Самуэл доел свои блины с икрой. Он всегда ел быстрее других.
— Вы знали с самого начала, что это — вознаграждение. Что Лусидио — палач. Только думали, будто ритуал придуман для вас, и вознаграждение — для вас, и грех был вашим. Все умерли, убежденные, что заслужили это.
— Кроме Андре, — поправил я.
— Кого?
— Андре.
Мы забыли об Андре в наших тостах. Андре — случайная жертва. В результате — единственный невиновный в этой истории.
— В любом случае теперь все закончилось, — произнес Чиаго.
— Не закончилось, — возразил Самуэл.
— Закончилось, закончилось. Жизела действует. Она подаст в суд. Я тоже приму меры. Этому безумию конец. Священный палач, вознаграждение… Что за кретинизм? Это называется убийство, дорогие мои. — Чиаго посмотрел на Лусидио, который собирал пустые тарелки, и счел нужным добавить:
— Ничего не имею против тебя лично.
После блинов-закуски появились блины с разными начинками, которые Лусидио расставил по всему столу. Чиаго настоял, чтобы Лусидио сел с нами за стол в доказательство того, что никто не обиделся. В конце концов, если забыть об остальном, Лусидио великий повар, достойный восхищения и уважения. И Чиаго с удовольствием смотрел, как Лусидио вместе с нами пробует все, что приготовил.
Мы ели блины довольно вяло. Среди нас не было любителей этого блюда. Лусидио предложил приготовить еще, но мы отказались. Для Чиаго главным было не выпускать Лусидио из поля зрения дольше чем на секунду. Особенно на кухню.
— Ты уверен, что больше не хочешь? — спросил Лусидио у Чиаго.
— Нет, спасибо.
— Десерт?
Чиаго засомневался:
— Тоже блины?
— Нет, шоколадный торт. Чиаго сглотнул.
— Шоколадный торт?
— Да. Но есть одна загвоздка…
— Какая?
— Хватит только на одного. У меня не было времени…
Шоколадный Кид посмотрел на нас с выражением боли. Что с ним делали?
— Ешь ты, Кид, — вздохнул я.
— Можешь есть, Чиаго, — подтвердил Самуэл. — Я не хочу.
— Но я тоже не хочу! — закричал Чиаго.
— Тогда я съем… — произнес Лусидио, направляясь к кухне.
— Подожди!
Лусидио вернулся. Кид спросил, как он готовит шоколадный торт. Лусидио начал рассказывать. По мере того как Лусидио говорил, Чиаго, казалось, тихо обрушивался, как взрыв, снятый медленной камерой. Когда Лусидио закончил свое описание, Чиаго скрючился над столом, свесив руки и прижавшись лбом к скатерти. Он не поменял позы, чтобы попросить:
— Неси.
Лусидио стоял возле стола, пока обливающийся слезами Шоколадный Кид пожирал торт:
— Кто знает, какая разница между горьким дураком и сладким дураком?
Я уже нашел. Акт первый, сцена четвертая. Самуэл поднялся со стула и встал напротив Лусидио.
— Мы должны договориться об ужине в октябре.
Лусидио тут же ответил:
— Пятнадцатого числа. Самуэл:
— Здесь. Лусидио кивнул:
— Я готовлю.
— Мое любимое блюдо — мясная поджарка, фарофа с яйцом и жареные бананы.
Лусидио в удивлении уставился на него:
— Твое любимое блюдо — кашоле[15]. Самуэл усмехнулся:
— Уже нет.
Глава 10. ВИЗИТ СЕНЬОРА СПЕКТОРА
Ночную тварь и ту бы такая ночь спугнула. Из «Короля Лира» можете меня спросить все, что угодно. «In such a night…»[16]В ночь шекспирианской бури, с искусственными молниями и громами на листах жести, Самуэл и Лусидио встретились для последнего ужина их истории в моей квартире, в моей пустой гостиной. На похоронах Шоколадного Кида, которые мы наблюдали издали, потому что нас не пустили на кладбище, Самуэл сказал:
— Конечно, я пойду на ужин. Я должен это нашим ребятам.
— От имени компании «Клуба поджарки» я освобождаю тебя от долга.
— Слишком поздно.
«In such a night…» Лил дождь, дул ветер, стекла в окнах дребезжали, и когда Лусидио внес в большую гостиную поджарку, фарофу с яйцом и жареные бананы, погас свет. Несколько минут только молнии озаряли сцену: мы с Самуэлем, поедающие поджарку, вернее, набивающие рот поджаркой, фарофой с яйцом и жареными бананами и хрюкающие как свиньи; Лусидио, застывший у стола в своем длинном белом фартуке; скатерть и стены, голубеющие от молний; и снова мы, пропихивающие еду внутрь с помощью кока-колы, как делали это в баре «Албери». Когда свет зажегся, мы уже закончили. Лусидио спросил Самуэла, не хочет ли он еще. Самуэл отказался.
— Нет?
— Слушай, не обижайся. Но поджарка «Албери» была гораздо лучше этой. Поджарка — не твой конек.
— Уверен, что больше не хочешь? Самуэл ответил не сразу. Уличные водопады и ураганы вспыхивали на его щеках.
— Ладно, — вздохнул Самуэл. — Принеси еще один жареный банан.
Если Самуэл подготовил последнюю фразу, у него не оказалось времени ее произнести. Через восемь минут после того, как съел банан, он умер, корчась от боли. Самуэл был единственным, чью смерть я видел. Я присутствовал при его агонии. Парализованный от страха и ужаса, ухватившись за край стола, я не мог оторвать взгляд от конвульсирующего на моем паркете тела. Сцена смерти Самуэла излечила меня от мысли позволить себя отравить, исполнить ритуал до конца.
Все закончилось. Не знаю, почему меня пощадили. Возможно, для того, чтобы я рассказал эту историю. Когда спазмы Самуэла прекратились, я начал вставать, но Лусидио жестом остановил меня. Он положил тело на диван. Потом сказал, убирая со стола:
— Вызывай «скорую».
— «Скорую»?
— Они поставят диагноз сердечного приступа.
— Но его семья…
— У него нет семьи. У него никого нет.
— Но будут подозрения…
— Почему?
— Еще одна смерть.
— Ну и что?
Лусидио пошел на кухню. Я снова сел, оглушенный. Потом подскочил. «Скорая». Телефон. Где у меня телефон? Я находился у себя дома и не знал, где телефон. Нашел его только потому, что он зазвонил. Я пошел на звук. Это Ливия. Она хотела узнать, ел ли я.
— Ел, ел.
— Что?
— Что — что?
— Что ты ел, Зи?
— Поджарку. Фарофу. Банан.
Ливия удивилась. Этого не было среди замороженных продуктов, которыми она набивала мой холодильник на неделю. Поджарка? Фарофа? Банан?
