– Что вам надо? – спросил он. В голосе слышалось подозрение, но злым он не был, и я инстинктивно почувствовал, что этот голос знаком с добрыми словами.
– Меня зовут Барбара Мондуцци, – сказала Барбара, удивив меня своей прямотой. – Вы посылали за мной… то есть за нами обоими.
– А я Джузеппе Амадонелли.
Человек в дверях, показалось, вздохнул – быстрый едва заметный вздох облегчения.
– Наконец-то, – сказал он, высоко подняв лампу и отступив назад. – Я Андреа де Коллини. Добро пожаловать в мой дом.
Барбара и я переступили порог и, переступив его, оказались в мире других измерений.
– Очень просто, мой дорогой Пеппе: я тебя купил.
– Что?
– Я купил тебя у маэстро Антонио, и прошу, из приличия не спрашивай о цене. Томазо делла Кроче продает, а я покупаю. Антонио Донато либо продает, либо покупает, в зависимости от того, что ему в данный момент выгодно. Твоему появлению в этом доме сегодня предшествовало долгое и тщательное планирование. Ты ведь и не думал иначе?
Мы сидели в личной библиотеке Андреа де Коллини, в комнате, заполненной книгами, залитой светом от множества свечей и согреваемой ими. В центре покрытого камкой стола горела изысканно украшенная серебряная лампа. Мы попивали из кубков подогретое пряное вино, предложенное нам Андреа де Коллини, – Томазо делла Кроче не единственный инквизитор, который торгует не нужными им больше человеческими жизнями. Это не распространено широко, но я знаю, что некоторые из его коллег проворачивают подобные сделки. От них он отличается тем, что, скорее всего, не берет деньги себе – думаю, что он их сразу кладет в кружку пожертвований для бедных. Во всяком случае, эти сделки не причиняют нашему святоше душевных мук. Но давайте не будем больше сегодня говорить о нем.
– Значит, мы в безопасности? – спросила Барбара.
– Думаю, что так.
– Почему вы в этом уверены?
– Мне дают понять, что инквизитора во Флоренции уже нет.
– Это невозможно! – воскликнула Барбара. – Вы же сами послали мне сообщение, что…
– По какой-то неизвестной мне причине следствие по делу Катерины Фиески было отложено. Ее семья имеет связи среди знати… вероятно, было оказано давление. Так что Томазо делла Кроче нет надобности ехать в Геную и, уж конечно, нет надобности оставаться во Флоренции.
– Значит, он возвращается в Рим, – сказал я. Магистр развел руками.
– В Рим, – проговорил он. – Согласно недавно полученным сведениям, Лаура все еще в Риме. Дело ее передали в суд, но я не знаю, состоялся ли он уже или нет. Она, может быть, все еще в тюрьме и ждет.
– А вы, магистр? – спросил я дрожащим голосом.
– Я пригласил сюда вас обоих не просто так. У меня есть дело, то есть у нас есть дело. Это дело, которое я доверил своей дочери, и теперь должен за нее закончить.
– И что это… что это за дело, магистр?
– Как же! Сделать из вас хороших гностиков. Какое же еще? Поэтому я пока останусь здесь, во Флоренции. Да, и раз инквизитор возвращается в Рим, я просто должен остаться. Он уже много лет знает обо мне и моей деятельности, и его постепенно захватило желание уничтожить меня. Я отстаиваю все, что он ненавидит, а ненависть – болезнь всегда смертельная. Он считает меня врагом истины, а избавление мира от врагов истины Томазо делла Кроче сделал делом всей своей жизни.
– Разве вы враг истины?
– Истина не может быть воспринята сама по себе, – сказал Андреа де Коллини. – Она преломляется сквозь призму сознания каждого человека и приобретает цвет в зависимости от характера темперамента каждого. Я бы мог сказать: «Сегодня голубое небо, и солнце стоит высоко», а ты бы мог сказать: «Сегодня нет дождя, но кто знает, может быть, он скоро пойдет». И ведь оба утверждения истинны. И каждое выражает характер того, кто его произнес. Я считаю, что некоторые утверждения немного ближе к действительной природе вещей, чем другие. Я убежден, что то, во что фра Томазо делла Кроче верит и чему учит его Церковь, зачастую очень далеко от истины, несмотря на то, что сама Церковь утверждает, что основана самим Господом Истины. Но делла Кроче и ему подобные не терпят иного понимания, отличного от их собственного, и поэтому он стремится истребить тех, кто придерживается более мягких, более сострадательных и более мудрых философских учений. Они боятся философии, которую я поддерживаю и согласно которой живу, ведь она грозит ослабить присвоенную ими власть и открыть тем, кого они поработили, что это за власть на самом деле. Да, мы старые враги, доминиканец и я. Тебя удовлетворил мой ответ?
– Да, – сказал я, – удовлетворил. А эта… ваша философия… которую мы должны изучить… дело, начатое вашей дочерью, которое должны завершить вы…
– Ты был избран для этого, Пеппе. Вы все были избраны. Ты дал клятву отречения?
Я кивнул.
– Мы все дали клятву, – сказала Барбара.
– Тогда ничто не мешает вам поселиться здесь и начать изучение.
Он встал.
– Сейчас вам наверняка хочется спать, – сказал он. – Подождите немного, я распоряжусь, чтобы вам подготовили комнаты.
Он оставил нас одних.
Новая фаза нашего образования началась немедленно и состояла не только из чтения отрывков из писаний великих магистров-гностиков, но из проповедей Андреа де Коллини и сеансов вопросов и ответов между ним, Барбарой и мной. В доме был небольшой скрипторий, где эти сеансы и проходили и где Андреа де Коллини проводил многие часы, переписывая и исправляя древние тексты, вчитываясь в пожелтевшие манускрипты при свете свечей в серебряных подсвечниках со странным узором, выполненным ниелло. Он сидел там, склонясь над письменным столом, окруженный фацикулами, сложенными в высокие стопки, и походил на узника в пергаментном донжоне. Каждый раз, когда мы входили, он поднимал взгляд, горящий огнем какой-то внутренней радости, и ему не терпелось передать живую истину философии, всецело ставшей его собственной.
Думаю, мы с Барбарой были хорошими учениками, во всяком случае госпожа Лаура уже отточила мой ум до высокой степени восприимчивости и привила мне способность и желание мыслить самостоятельно. У Барбары был острый ум, хотя временами, озадаченная каким-нибудь пунктом доктрины, она делалась немного сварливой: сжимала и разжимала пухлые пальчики, тыкала ими, подчеркивая этим ход своего рассуждения, бурными возгласами выражала согласие или несогласие. У нее была склонность придираться к словам, но по опыту я знаю, что это свойственно всем женским представителям нашего биологического вида. Терпение магистра по отношению к нам было почти безгранично.
Благодаря его вниманию к нам и терпению мы с Барбарой постепенно подошли к моменту, когда смогли окончательно отбросить все оболочки условностей обычных людей и признать себя убежденными гностиками. Этот процесс можно сравнить с линькой у змеи, когда из-под старой кожи появляется новая, упругая и блестящая, или с метаморфозом гусеницы в бабочку.
