с час, Тося возвращается довольная собой. В ее руках Женька скоро станет богатырем! Такой сюрприз будет Тамаре Тимофеевне, когда мальчик закалится!
Вечером у Женьки начался жар.
Лобик горел, ребенок тяжело, хрипло дышал. Вызванный доктор поставил страшный диагноз: двухсторонняя пневмония. Бабушка отказалась верить: откуда пневмония, когда ребенок из дома не выходит! Доктор спорить не собирался, а прописал лекарства, какие нельзя было найти, – пенициллина все равно не достать, – и посоветовал тщательно следить: ему не нравились хрипы у малыша.
Видя, что натворила, Тося в слезах призналась, что хотела закалить Женьку и не догадалась, как оно выйдет. Выгонять глупую девчонку было бесполезно – где еще найдешь няню!
Отругав Тосю так, что на душе стало легче, бабушка взялась за Женьку.
Тося обещала исполнять каждое ее слово.
С трудом раздобыв два кило мерзлой картошки, бабушка держала Женьку над паром. Пригодились и засохшие горчичники, которые одолжила хозяйка квартиры.
Но температура не спадала.
На третий день Женьке стало хуже.
Он лежал в постели, маленький и тихий, так что сердце бабушки разрывалось от ужаса. Пришедший врач страхи не развеял: по его мнению, ребенка надо немедленно везти в больницу, иначе за последствия он не ручается. Только в больницу надо ехать с лекарствами – для гражданских там ничего нет, все снабжение идет в военные госпиталя.
От идеи везти Женьку в больницу бабушка отказалась. Доктор сказал, что это ее право. К ночи надо готовиться: возможно, наступит кризис. Если малыш переживет его, то выкарабкается. Главное – потом дать ему то, что ему захочется съесть: организм сам знает, что ему нужно.
На работу бабушка не пошла.
Чтобы самой обтирать Женьку спиртом и менять холодные компрессы на лбу. Тося готова была на все, но ее не допускали к ребенку.
Ночью Женьке стало совсем плохо.
Он дышал еле-еле и горел так, что уксус не помогал. Глаза Женьки замерли в щелочках век, он тихонько стонал, почти не реагируя на слова, а воду мог только слизывать.
Тося рыдала в углу, но бабушке некогда было лить слезы. Она сражалась за жизнь сына.
И молилась. Всеми силами.
Тимофей Евдокимович заставил взять семейную икону, которой благословлял ее на свадьбу с моим дедом, чуть не насильно засунув икону в чемодан.
Казанская икона Божьей Матери.
Бабушка молила Богородицу только об одном: спаси сына.
В середине ночи ей показалось, что Женька не дышит.
Бабушка всполошилась, стала трясти его, закричала Тосе. Вместе они чуть не затормошили ребенка, когда в панике бабушка сообразила потрогать пальцы. Кончики были теплыми. Дыхание – еле заметное – струилось сквозь пересохшие губы.
Женька спал!
Кризис, о котором предупреждал врач, наверно миновал. Предстояло самое трудное.
Под утро, когда светало, Женька проснулся, застонал и что-то пробормотал. Бабушка, нагнувшись, тихонько спросила: что ему хочется. Она долго не могла разобрать, какое слово повторяет ребенок, позвала Тосю, разбудила Валерку.
Все слышали одно и то же.
Женька упрямо бормотал: «клясний помидол».
Где найти помидор в декабре месяце, в Вятских Полянах, в военную голодуху? Бабушка знала одно: Женька получит свой помидор любой ценой. Валерка был отправлен обежать родителей своих уличных друзей, а Тосе было приказано обшарить рынок и за какие угодно деньги найти помидор.
Вскоре гонцы вернулись. Валерка только руками развел, а запыхавшаяся Тося притащила банку соленых помидоров, которые чудом раздобыла на рынке. Бабушка выудила самый аппетитный крутобокий шарик и поднесла Женьке. Малыш захныкал и опять повторил: «клясний помидол».
Он хотел настоящий, свежий, живой овощ.
Быть может, в Москве на столе у товарища Сталина или в ленинградском обкоме у товарища Жданова водились свежие помидоры, но в дальнем городке Вятские Поляны…
Здесь про парники-то не слыхивали.
Тося предлагала дать Женьке вареную свеклу, маленький – все равно не разберет, но бабушка стала собираться. Она велела давать Женьке питье, обтирать лобик уксусом, а сама оделась и вышла на улицу.
Куда идти в малознакомом городе, она не представляла.
Прибежать на работу и спрашивать у каждого: нет ли свежего помидора? Только тратить драгоценное время.
От полного отчаяния, не думая, что и для чего делает, бабушка пошла по улице, заглядывая в чужие окна.
Про себя она молила Богородицу: «Спаси.»
За стеклами в морозных узорах виднелись скудные припасы, хранимые на холоде между рамами, но помидора среди них не было.
Бабушка шла так долго, что ей показалось, будто город кончился, и она очутилась то ли в пригороде, то ли в ближней деревне. Ноги вынесли ее в отдаленный район, где стояли бревенчатые дома. Место считалось бандитским, здесь могли ограбить или убить. Этого она боялась меньше всего.
Впереди была улица с одинаковыми домишками. Чей-то неслышимый голос будто сказал: «Иди».
Бабушка не раздумывала, что это было, она пошла туда, куда было указано. Миновала высокий забор, за которым прятался двор, и оказалась напротив окна с резными ставнями. За мутным стеклом виднелась цветастая занавеска, над которой поднималась крепкая веточка. Среди зеленых листков свешивался сочный, свежий, только созревший, невероятный, невозможный, красный помидор…
Стучала она долго и бесполезно.
Пускать ее не спешили. Бабушка готова была разбить окно и украсть помидор, когда калитка глухих ворот скрипнула. Выглянула грузная женщина с недобрыми, черными глазами. Она только спросила: «Эвакуированная?» Бабушка не успела ответить, что квартира ей не нужна, как злобная тетка буркнула: «Не пущу, места нет», – и стала запирать калитку.
Бабушка вцепилась в калитку мертвой хваткой.
Женщина пригрозила: собаку, мол, спущу, нечего баловать!
Бабушка стала умолять продать помидор: сын болен, ему нужно спасительное лекарство.
Ее послали куда подальше: понаехало тут, от голода с ума посходили, несут невесть что.
Бабушка знала, что ей не хватит сил справиться с этой женщиной, даже если кинется с кулаками, – та была крупнее и у себя дома. От полного отчаяния она сорвала с оледеневшего пальца обручальное кольцо, сошедшее внезапно легко, хотя до сих пор ни разу не снималось, и протянула женщине. И сказала: «Это все, что у меня есть. Поменяйте на помидор. От него зависит жизнь моего ребенка».
Что-то мелькнуло в черных зрачках. Женщина спросила: «Муж на фронте?» Бабушка сказала, что последнее письмо полевой почты пришло из Ленинградского котла. Ее спросили, что с сыном. Не чувствуя себя от мороза, бабушка стояла в осеннем пальтишке и сбивчиво объясняла про пневмонию и заветное желание после кризиса.
«Жди здесь», – сказала женщина и захлопнула калитку.
Бабушка осталась перед запертыми воротами.
Калитка отворилась, когда от холода и усталости она задремала
