цепь и взмахнул тушей пса. Дохлый Дружище подсек Морли ноги и свалил, как коса срезает свежий стебель пшеницы. Затылком Морли ударился о край стола; кровь залила ему глаза, и все закрутилось будто в калейдоскопе — так быстро, что ничего не различить.
Когда мир успокоился, он увидел Денниса, стоящего над ним с револьвером. Морли не мог поверить своим глазам — настолько невероятным казалось зрелище. Губы Денниса были растянуты в тонкой усмешке, лицо вытянулось, в глазах — странный, диковатый огонек. Очевидно, он достал из кармана пиджака ключ — стального ошейника на нем уже не было.
В дверь кабинета отчаянно скреблись собаки Джулии, учуяв незваного гостя. Их нервный лай становился все громче. Морли пожалел, что не оставил дверь в кабинет открытой и не удосужился выгнать их во двор.
— У меня есть деньги, — сказал он.
— К черту деньги, — бросил Деннис. — Я тебе ничего не продаю. Вставай давай, иди сюда.
Морли пошел по взмаху револьвера к своему столу. Деннис широким жестом отбросил шахматы и остальное в сторону и перегнул Морли через стол. Он надел один из ошейников на шею хозяина дома, несколько раз потянул цепочку вокруг стола, просунул ее под столешницу и застегнул другой ошейник у него на лодыжках.
Засунув револьвер за пояс брюк, Деннис поднял Дружище и бережно усадил его на стул. Мертвый пес свернулся неловким калачиком. Деннис попытался засунуть собачий язык обратно в рот, но у него ничего не вышло. Он погладил добермана по голове и сказал:
— Хороший мальчик.
Затем он обошел стол кругом, встал перед Морли и посмотрел на него, будто запоминая, как выглядело выражение его лица в сей момент.
У него за спиной собаки Джулии продолжали громко штурмовать дверь.
— Мы можем заключить сделку, — сказал Морли. — Я дам тебе много денег, и ты сможешь уехать. Будем считать, что мы квиты.
Деннис расстегнул брюки Морли и спустил их до колен. Стянул трусы. Взял со стола баллончик, добытый вместе с ключами от пары ошейников из кармана пиджака хозяина дома.
— Это неспортивно, Деннис. Тебе я хотя бы дал шанс на победу.
— А я уже давно не спортсмен, — парировал тот. Он опрыскал яйца Морли вонючим химикатом. Закончив, швырнул прочь баллончик, подошел к двери и прислушался к шороху доберманов по другую ее сторону.
— Деннис!
Деннис взялся за ручку двери.
— Ну и выкуси, — бросил Морли. — Что, думаешь, мне страшно? Я даже не закричу. Не доставлю тебе такого удовольствия.
— Ты даже не любил ее, — сказал Деннис и открыл дверь.
Доберманы устремились прямой наводкой на запах — то есть на Морли.
Деннис спокойно вышел через черный ход и закрыл за собой стеклянную дверь. Хромая по дорожке по пути к воротам, он начал смеяться.
Хозяин дома солгал. Конечно, он закричал.
И кричал еще очень-очень долго.
Говорю вам, это любовь
Посвящается Лью Шайнеру
У прекрасной женщины не было глаз. Лишь искорки света там, где они должны быть — или так казалось при свете свечей. Ее губы, такие теплые и манящие, порочно дикие и наводящие на мысль о причудливых усладах, грозили потаенной бедой — будто обагренные засохшей кровью или даже из этой самой крови сделанные.
— Ударь меня, — сказала она.
Таково мое самое раннее воспоминание о ней: девочка для битья, кукла для изъявления моей любви.
Я прошелся по ней черным шелковым хлыстом. Слушал его шепот, охаживая плечи и спину, спускаясь все ниже и ниже. У него был красивый голос. Касаясь ее плоти, он буквально пел.
Кровь, на мое разочарование, так и не выступила. Хлыст был слишком мягок, гибок — он не годился для сильных ударов.
— Сделай мне больно, — тихо сказала она. Я подошел к тому месту, где она стояла на коленях. Ее руки были вытянуты, как у распятой, и привязаны к стенам с обеих сторон крепким шелковым шнуром того же цвета и текстуры, что у хлыста в моей руке.
Я дал ей пощечину.
— Нравится?
Она кивнула, и я повторил. Повторил не раз. Нехитрый ритм — почти отсчитанный метрономом, размеренный и мелодичный.
— Нравится? — вновь спросил я, и она застонала:
— О да. Да.
Позже, когда я развязал ее, вытер кровь с губ и носа, мы предались жестким плотским утехам. В процессе я душил ее, а она полосовала мне спину ногтями. Когда мы закончили, она предложила мне:
— Давай убьем кого-нибудь.
Так мы начали. Оглядываясь на прошлое, я и сейчас благодарю судьбу и за Глорию, и за воспоминания о криках, крови и длинных острых ножах, что проходятся по коже с нежными напевами — звуча как отголоски влюбленных, что признаются друг другу в своих чувствах где-то в темноте.
Да, мне нравится вспоминать, как я шел, засунув руки в карманы, по темным пристаням в поисках того особенного места, где, как говорили, были особенные женщины с особыми удовольствиями — для такого особенного мужчины, как я.
Я шел до тех пор, пока не встретил моряка, который стоял, прислонившись к стене, и
