уже имеется в планшете. Даже если она его потеряет — ничего страшного, потому как всё, что когда-либо было создано на планшете, хранится в облаке. Ей и в голову не приходило писать или рисовать нечто важное на чём-то столь недолговечном, как бумага. В любом случае, желание оставаться в постели было гораздо сильнее загадки далёкого карандаша на рабочем столе, поэтому ей пока не хотелось вылезать из-под одеяла.
Фейт начала рисовать; сначала медленно, но потом перешла на более яростный и злой темп, который вырисовывал суровый, но блестящий рисунок. Вне всяких сомнений, её способности к искусству расцветали наиболее ярко во времена скорби. А горя было в последнее время много, и её работа становилась всё более мрачной и зрелой. Весьма печально осознавать, что для того, чтобы выявить свой истинный талант, её мир должен наполниться болью.
Закончив, она бросила планшет под подушку и закрыла глаза, надеясь заснуть и забыться. Свернувшись клубком, она повернулась на бок и натянула одеяло ближе к лицу. Но сон не приходил. Она начала грызть ноготь на мизинце, — большая ошибка, потому что она уже почти победила эту плохую привычку, — быстро уничтожив изогнутую дугу на кончике пальца.
Послышался звук со стороны стола через всю комнату, почти бесшумный, как будто он не хотел быть услышанным. Звук был знакомым, но она не могла распознать, что именно его издавало, возможно, потому, что слышала этот звук очень редко. Может, она уже спит, но не осознаёт этого? Фейт прикусила ноготь, оторвав кусок в опасной близости от кожи. Больно, но, по крайней мере, эта боль отвлекала от тяжёлого груза на душе и от ощущения, что её разбитое сердце ещё не скоро восстановится.
— Ястреб? — прошептала Фейт, но ответа не последовало. Она подняла голову, ожидая увидеть его. Это была приятная мысль. Хоть они и не близки, но он был человеком, которого она знала. Она увидела, как карандаш и белый клочок бумаги упали на мягкий ковёр. Ей показалось, что перед этим они висели в воздушном пространстве, а тут вдруг рухнули разом. Сначала, один раз отскочив от пола, упал карандаш и затем застыл, как мёртвый зверёк, на плюшевом сером ковре. Листок бумаги приземлился, точно врезавшийся в землю самолёт, слегка зазевавшись, ловя под собой воздух. Листок был чист — это всё, что смогла разглядеть Фейт, моргнув три или четыре раза и убедившись, что полностью проснулась. Именно в этот момент она поняла, что это был за таинственный звук. Это был звук карандаша, пишущего на бумаге — то, что она хотела сделать в приступе своей меланхолии, но поленилась.
Фейт посмотрела на окно — жалюзи были полуоткрыты, никакого сквозняка не наблюдалось.
— Что ж, — подумала она. — Это не ветер.
Ни о каком сне больше и речи не шло. Полусонная и с головной болью, она села. Затем подошла и подняла этот прелюбопытнейший карандаш и стала рассматривать его как учёный, сделав вывод, что он просто скатился с рабочего стола по неизвестной причине. Она подняла листочек, посмотрев на его пустую поверхность. Когда она уже собиралась положить вещи обратно на стол, то невольно перевернула листок и увидела, что на нём написано:
«Ты меня передвинула».
— Что за?.. — воскликнула она, держа карандаш как возможное оружие на случай, если из шкафа выскочит скиталец. Но там не было никого; комнату и дом окружало только пустое пространство.
«Ты меня передвинула?» — размышляла Фейт, вернувшись в мягкую постель и пытаясь сложить всё воедино. Ей стало спокойнее, когда она полностью накрыла себя одеялом, как если бы оно волшебным образом служило ей в качестве щита от опасного мира снаружи. Она явно сошла с ума. Наверное, это из-за того, что дал ей Уэйд без её согласия. Скорее всего, именно это было причиной такого причудливого сна, в котором она чувствовала себя как в ловушке. Какие бы странные вещи ни произошли прошлой ночью, они происходят и сейчас. Её разум сыграл с ней злую шутку. Это она написала эти слова во сне и уронила карандаш. Галлюцинация — вот объяснение происходящему. Единственное.
Но Фейт всё же не могла избавиться от мыслей, что она ведь реально хотела порисовать на бумаге и слышала, как карандаш подкатился ближе к ней. Она крепко-крепко зажмурилась, пытаясь забыть, но слова накрывали волнами.
Ты передвинула меня. Ты передвинула меня. Ты передвинула меня!
***
Фейт опустилась на кресло, в котором уже как-то раз сидела. То, что она собирается сделать, будет больно; она знала это. Может, в глубине души именно поэтому она это и делает, но сама Фейт пыталась себя убедить, что это неправда. Она делала это только в особых, очень печальных случаях. Татуировка поможет. Будет больно, но так она сможет избавиться от другой боли. Рисунок на коже станет напоминанием, которое она никогда не забудет. Он будет началом её одиночества, а где есть начало, там есть и конец, ожидающий где-то на расстоянии.
— Ты уверена в этом? — спросила татуировщица. Все её руки были покрыты красивыми, цветными, яркими татуировками. Стебли вытатуированного плюща поднимались от шеи к щекам, расползаясь по ним и исчезая в длинных волосах.
— Да, только небольшую. А то родители прибьют.
— Мне это знакомо, малышка. Никаких проблем. Только будет немного больнее, чем в прошлый раз. Смотрю, тебе понравилось.
Её звали Глори — по крайней мере, она себя так называла, и рисунки Фейт её просто гипнотизировали. Линии были агрессивными и жёсткими, но их суровая красота нравилась Глори, и она подумывала, что обязательно перенесёт половину из них на своё тело. А теперь за эти густые и жирные линии Фейт заплатит адской болью. Глори много раз видела, как плачут уже взрослые парни, выбирающие этот вид чернил.
— Там же, но на другой стороне. — сказала Фейт, кивая головой в знак того, что её всё устраивает. — Как можно выше и шириной в два дюйма, чтобы не было видно.
Глори кивнула и достала планшет. Фейт вытащила свой и транзакция началась; сначала от планшета к планшету передался рисунок, затем прошла оплата за процедуру, опустошившую банковский счёт Фейт. Закрыв глаза, Фейт перевернулась в кресле на нужную сторону пока Глори готовила чернила и иглы.
— Полностью чёрную, как и тогда? — спросила та, желая добавить немного
