мы оба токсичные.
— Почему ты мне это говоришь? — спросил он меня, его голос был совсем близко к рычанию. Если бы я не знала, что он тоже влюблен в меня, я бы испугалась. То есть, если бы мне еще было, чего бояться.
— Потому что я хочу, чтобы ты выметался, — сказала я ему, переворачивая тортилью и берясь за следующую. — Я хочу, чтобы ты ушел, чтобы я могла проводить время с Аароном без тебя.
Сейчас я была настоящей сукой. Знаю, что это так, и меня это не волнует. С чего бы? Парни ранили меня так, что это непоправимо, разрушили мое хрупкое доверие, разрушили мою реальность.
— Это так? — прорычал Вик, обходя стол. Я задержала дыхание, когда он подошел слишком близко ко мне, прижимаясь своим телом к моей спине, кладя свои большие руки на мои бедра. Я ненавидела, как сильно любила это, как сильно жаждала его. — Ты хочешь, чтобы я ушел, чтобы ты могла трахнуть его искалеченную задницу на диване?
Он думает, что ведет себя мило.
Я точно нет.
— Таков был план, — солгала я, находясь не в настроение для секса с кем-то сейчас. Аарон может и не лидер этого гнусного клуба мудаков, но он тоже знал о видео. Они все знали. — Так что убери свой стояк от моей спины и отвали.
Руки Вика сжались на моих бедрах, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы не реагировать на это. Если у него появится хоть малейший намек на то, как сильно я хочу его, он станет давить, а я не смогу сказать «нет».
— Ты испытываешь мое терпение, Бернадетт.
— Это взаимно, — пошутила я в ответ, кладя последнюю тортилью на тарелку.
Я в ловушке, в его объятиях, отчаянно хочу сбежать, но и…отчаянно хочу остаться. Я закрыла глаза от осознания. Ты влюблена в Виктора, Бернадетт. Уже несколько лет. Неважно насколько он противный, жестокий, бесчеловечный… это не важно.
Любовь не знает границ.
— У тебя могла быть совсем другая жизнь, — прошептал Вик, наклоняясь и прижимая свою голову к моему лицу.
Он трется об меня, дразня мою мягкую щеку своей щетинистой. То, как он прижимается ко мне, должно быть сладко, но вместо это, все о чем, я могу думать, это о льве, мужественном и диком, трущемся о свою самку.
Это собственническое движение, доминантное.
Он хочет владеть мной. Вряд ли он знает, что львицу никогда нельзя купить или продать.
Я обернулась, приближая наши лица опасно близко друг к дргу.
— Они все хотели этого для тебя, — тихо сказал Вик, его темные глаза пылали. — Побег. Другую жизнь. Шанс стать кем-то лучше, нежели членом банды.
— Они все… — медленно повторила я, думая о других парнях Хавок.
— Кроме меня. Некоторые мужчины спят и видят сны. Некоторым мужчинам снятся кошмары. Ты — ночной кошмар, Бернадетт, прекрасный ночной кошмар, — Вик схватил мою руку и наклонился еще ближе, заставляя мой пуль биться быстрее. — Мы оба — ночные кошмары, мы принадлежим друг другу.
Он поцеловал меня, но это не было милым поцелуем. Это ход, призванный закрепить сделку, пометить меня, заклеймить меня своим именем. Я отстранилась от него, и он ненадолго остановился, чтобы выключить конфорку, смотря на меня, пока мое сердце билось с бешеной скоростью, а едва могла дышать.
— Вот, что случилось, Бернадетт. Мы встретились обсудить твою цену. Они были против меня. Они требовали, чтобы мы поручили тебе какое-то дерьмо, надуманная цена, какие-то глупости, — он снова посмеялся, и это было похоже на злодея, претендующего на сердце принцесс. Как Каллум. Ни один из этих парней не были принцами, даже Аарон. — Мы могли… нет, нет… — он потирает подбородок, татуировка Хавок на его костяшка заставляет меня дрожать. Ни одна часть меня не верит, что я освобожусь от необходимости вживлять эту метку в кожу. — Мы бы сделали все, о чем бы ты нас попросила, а потом освободили бы тебя.
— Какого хрена, Вик? — спросила я, шагая назад, пока мое тело не прижалось к холодильнику. Я не боюсь его, и близко нет. Я борюсь с желанием наброситься на него, разорвать его футболку, расстегнуть штаны и высвободить его член. Он не может знать, что я чувствую, ни за что.
— Но не я, — снова повторил он, переставая смотреть прямо мне в лицо. В его выражении лица нет признаков веселья, это не шутка. — Я хотел тебя здесь. Моя любовь эгоистична, Бернадетт.
— Любовь? — спросила я, но Виктор только улыбался мне. Нельзя так долго отрицать реальность, чтобы она не укусила тебя потом за задницу.
— Я — эгоист, — сказал он, вздыхая и направляясь вперед. Он остановился в двух шагах от меня. — Я мог бы тебя отпустить, но вместо этого хотел тебя здесь, укутанной Хавок. Укутанной мной, — он повернулся и пошел к входной двери. Я пыталась сказать ногам оставаться на месте, но, в конце концов, карабкалась в углу, когда он схватил ручку двери, а потом остановился и оглянулся через плечо. — Так вперед. Трахай Аарона, если хочешь. Я уверен, для тебя он — лучший вариант, чем я, — Виктор открыл дверь, а потом снова остановился, словно подумал о чем-то. — Возможно лучше, но не как я. Никто не будет любить тебя так, как я, Бернадетт Блэкберд.
Виктор вышел за дверь, хлопая ею за собой.
Я подождала около трех ударов сердца прежде, чем повернуться и ударить кулаком об стену. Это оставило трещину на стене, а мои костяшки были в крови, но мне было наплевать. Лучше так, чем то, что я действительно хотела сейчас: убить Виктора-мать его Чаннинга.
— Ты имела в виду то, что сказала? — мягко сказал Аарон, напугав меня до чертиков. Прижимая окровавленную руку к груди, я повернулась, чтобы посмотреть на него. Теперь он сидел, его правое плечо все еще было перевязано, его зелено-золотые глаза стали темными от эмоций. — Что ты любишь меня?
— Любовь — не все, Аарон, — пошутила я, чувствуя себя раненой.
Они все хотели этого для тебя. Как он посмел? Как он, блять, посмел? Виктор втянул меня в этот беспорядок, потому что хотел меня? Насколько это неправильно?
