сделать выбор, — прорычала я, указывая на свою грудь, когда я стиснула зубы и чувствовала, как моя похоть быстро сменяется злостью. — После всего твоего дерьма, всех твой заверений, твоих и остальных, вы стали именно теми, кем я предполагала.
— И кем же? — спросил Вик, разъединяя руки и идя ко мне.
Он держал правильное расстояние между нами, умный ход с его стороны, но все равно ощущалось слишком близко. Он всегда слишком близок ко мне, всегда пробирается мне под кожу и в мою душу своими бездонными глазами. Нескончаемо. Бесконечно. Вечно. Виктор Чаннинг переживет апокалипсис, я в этом уверена.
— Монстрами, — пояснила я, глубоко дыша, а потом направляясь мимо него на кухню.
Вчера я забыла поесть, и я умирала с голоду. Когда я открыла холодильник, то обнаружила остатки ужина из тако: готовый говяжий фарш в контейнере Tupperware, рубленый зеленый лук и тертый сыр, все это завернуто и аккуратно убрано. Хавок куда более домашние, чем кажется на первый взгляд, и знаете, что? Это делает их еще более пугающими. Нет ничего, чего они не могли бы сделать, нет такой пропасти, которую они не смогли бы пересечь.
— Хэль готовил девочкам прошлую ночью, — пояснил Вик, мне даже не пришлось спрашивать. — Он, на удивление, хорош в этом, — он негромко хихикнул и покачал головой, делая шаг назад к проходу и блокируя меня на кухне.
Я бы сказала, что он не намеривался этого делать, он просто большой и мускулистый, а пространства мало, но я не поверю в это ни на секунду.
Вик ничего не делает без умысла.
— Должно быть, это все те завтраки, которые он готовил для своих пассий на одну ночь, — пошутила я, несмотря на то что тако не совсем еда на завтрак.
Когда я делаю глубокий вдох, я чувствую запах травки в ванной за углом, сразу за прачечной. В этом доме повсюду косяки. Мне просто надо их найти, зажечь и попытаться расслабить голову.
— Бернадетт, мне нужно, чтобы ты выслушала меня, — сказал Вик, но я игнорировала его, доставая остатки ужина, открывая свежую пачку тортильи. Я включила газовую плиту и бросила тортильи прямо на конфорку. Так приготовится быстрее, и без добавления масла. Двойной выигрыш. Вик смотрел на меня, пока я притворялась будто его не существует. Ключевое слово — притворялась. Я бы никогда не смогла забыть Вика, как бы сильно не старалась. Черт, я ношу семейную реликвию парня на своем пальце. — Мы никогда не хотели скрывать это видео от тебя. Я всегда настаивал на том, чтобы показать его тебе, но оно затерялся в суете всего остального. Так много всего, Бернадетт. Так чертовски много. Мы идем шаг за шагом.
— Почему такое ощущение, что все остальные в Хавок хотят, чтобы я ушла? — спросила я, поднимая глаза на Вика, он переместился на другую сторону островка, кладя свои ладони на стол и наклоняясь, чтобы посмотреть на меня. — Но не ты. По словам каждого мудака в Хавок, мое пребывание здесь — твоя идея.
— Давай поговорим о видео, — сказал Вик, меняя тему разговора и заставляя меня стиснуть зубы. — Ты расстроена, это понятно. Ни один человек не должен видеть того, что видела ты. Но мы не намеренно скрыли его от тебя, мы никогда не лгали.
— У вас было видео на протяжении нескольких лет, и вы ничего с ним не сделали, — повторила я, чувствуя, как глаза начинают щипать, а губы — дрожать.
Я не хочу плакать. Я достаточно плакала вчера. Но почему-то, со смертью моей сестры, потерянной в когтях монстра, по сравнению с которым Хавок выглядят хорошими парнями, мне кажется, что никогда не смогу наплакаться. Никогда не будет достаточно, когда речь идет о Пен. Она была моей старшей сестрой, моим лучшим другом, единственной семьей, которая искренне заботилась обо мне.
А теперь ее нет.
И я продам душу, чтобы увидеть справедливость. Свое тело. Свое сердце. Чувство собственного достоинство.
— Я тебе объяснял вчера, — мягко сказал Вик. — И мы сделали с что-то с ним. Найл все это время знал, что у нас было видео. Мы использовали его против него, чтобы он убрал от тебя свои гребанные руки. Мы не знали, что Пен умрет на следующий день. Никто не мог этого знать, — Есть что-то такое в нежности его голоса, что действительно задевает меня, проникает сквозь плоть и кости моего тела и проникает в мою душу. Я снова истекаю кровью, просто разбрызгивая пунцовые брызги повсюду. И я не знаю, как с этим справиться.
Именно это меня и выводит из себя, то, как мило и уязвимо он звучит.
Нет.
Я не позволю ему или кому-то еще пускать мне пыль в глаза.
Я бросила тортилью на тарелку и подняла глаза на Вика.
— Ты прав, — сказала я ему, и он поднял бровь, видио довольный собой. Но если он думал, что все будет так просто, то он чертовски плохо знает Бернадетт Блэкберд. — Я его люблю.
— Что? — огрызнылся Вик в конце грубого смеха. Он забыл о своем заявлении, несколько минутами раннее.
— Аарона, — повторила я, кладя еще одно тортилью на конфорку и пожимая плечами, словно это не имеет значения.
Но оно имеет. Это важно по стольким причинам, слишком много чтобы посчитать или сказать точно. Это важно, потому что это заявление не только способ сделать Вику больно, это признание самой себе. Вид Аарона в крови, его пепельного лица, его бледных губ стал сигналом для меня.
Ничто не длится вечно.
И ложь, которую вы говорите себе, может быть столь же разрушительной, как и та, которую вы говорите кому-то другому.
Я люблю Аарон Фадлера, и никогда не переставала любить его.
Это не значит, что я простила его или что я хочу вернуть нас, но это уже что-то.
— Я люблю Аарона, — снова повторила я, обожая то, как сжимается челюсть Вика, как дергается мускул на его шее, как учащается его пульс, подпитываемый ревностной яростью. Это я тоже люблю. И мне не стыдно за это. Я хочу, чтобы ему было больно, как мне сейчас. Видите, я же сказала, что
