Германия. Однако и эта модель связи экономики и могущества в корне неверна.
В 1890–1900 годах объем германского экспорта действительно увеличивался быстрее, нежели соответствующие показатели европейских стран-конкурентов, а валовые внутренние капиталовложения Германии были самыми высокими в Европе. В таблице 3 приведены некоторые из собранных Кеннеди статистических данных о вызове, брошенном немцами Англии. Кроме того, если определить темп роста населения Германии (1,34 % в год), увеличения ее ВНП (2,78 %) и производства стали (6,54 %), то в 1890–1914 годах страна, безусловно, опережала и Великобританию, и Францию{311}.
В действительности в начале XX века главным экономическим фактором мировой политики выступал не рост экономической мощи Германии, а невероятный масштаб финансовой мощи Великобритании.
Уже к пятидесятым годам XIX века объем английских внешних капиталовложений достиг 200 миллионов фунтов стерлингов{312}. При этом во второй половине XIX века отмечено три волны экспорта капитала. В 1861–1872 годах объем чистых внешних инвестиций вырос с 1,4 до 7,7 % ВНП (а в 1877 году снова упал до 0,8 %). Затем он более или менее плавно увеличивался и достиг 7,3 % ВНП в 1890 году, а в 1901 году снова упал ниже 1 %. В третий раз (в 1913 году) объем внешних инвестиций достиг исторического максимума: 9,1 %. Этот показатель оставался рекордным до девяностых годов XX века{313}. Итогом явился огромный, более чем в десять раз, рост зарубежных активов: с 370 миллионов фунтов стерлингов в 1860 году до 3,9 миллиарда фунтов стерлингов в 1913 году (около 1/3 общего объема английских активов). Ни одно другое государство и близко не подошло к этому уровню внешних инвестиций: как показано в таблице 4, зарубежные активы Франции, главного соперника Великобритании, оценивались менее чем в 1/2 стоимости английских активов, а зарубежные активы Германии — всего около 1/4 их стоимости.
Таблица 4. Совокупные внешние инвестиции (1913 г.)
источник: Kindleberger, Financial History of Western Europe, p. 225.
На Англию накануне Первой мировой войны приходилось около 44 % общего объема внешних инвестиций{314}. При этом (см. табл. 4) существенная доля английских внешних инвестиций была размещена за пределами Европы. Гораздо бóльшая доля германских капиталовложений приходилась на континентальную Европу. В 1910 году Бетман-Гольвег назвал Англию “главным соперником Германии, если речь идет о политике экономической экспансии”{315}. Это правда, если под экономической экспансией Бетман-Гольвег имел в виду внешние инвестиции. Но если он говорил о росте экспорта, то ошибался: из-за английской политики фритредерства ничто не ограничивало конкуренцию немецких экспортеров с английскими фирмами на рынках Британской империи, а также на внутреннем рынке Великобритании. Это торговое соревнование не осталось незамеченным, однако нелепо усматривать в газетных кампаниях против продукции с клеймом “Сделано в Германии” признаки грядущей войны — подобно тому, как и рассуждения американцев об экономической “угрозе” со стороны Японии в восьмидесятых годах XX века не привели к военному конфликту{316}.
Некоторые специалисты по экономической истории утверждают, что масштабный экспорт капитала повредил английской экономике: Сити — это “козел отпущения” для тех, кто ставит промышленность выше сферы услуг в качестве источника дохода и рабочих мест. По их мнению, экспорт капитала лишал английскую промышленность необходимых инвестиций, ощущалась нехватка капитала, не позволявшая фирмам модернизировать производство. Но подтверждений этому почти нет{317}. Хотя определенно отмечалась обратно пропорциональная зависимость между циклом внешних инвестиций и циклом внутренних инвестиций в основной капитал, на самом деле экспорт капитала не означал оттока капитала из английской экономики. Он никак не обусловливал и рост внешнеторгового дефицита Великобритании{318}. На самом деле доход от этих вложений был равен вывозу нового капитала (если не превосходил его), в то время как (вкупе с поступлениями от невидимых статей экспорта) он неизбежно превосходил внешнеторговый дефицит. В девяностых годах XIX века объем чистых внешних капиталовложений достиг 3,3 % ВНП (сравните с 5,6 % чистого дохода от имущества за рубежом). В следующее десятилетие показатели составляли соответственно 5,1 и 5,9 % ВНП{319}.
Почему английская экономика вела себя именно так? Большую долю внешних капиталовложений составляли инвестиции не прямые, а портфельные: посредниками в этом случае выступали фондовые биржи, где продавались и покупались акции и облигации иностранных государств и фирм. Эдельстайн так объяснял привлекательность иностранных ценных бумаг: хотя вложения в них представляли больший риск, их доходность в 1870–1913 годах в среднем была выше (примерно на полтора процентных пункта) доходности внутренних ценных бумаг. Тем не менее за средними значениями скрываются значительные колебания. Проанализировав данные о 482 фирмах, Дэвис и Хаттенбек показали, что отечественная норма прибыли иногда была выше зарубежной — например, в девяностых годах XIX века{320}. Они также выразили в количественной форме значение империализма для инвесторов. Норма прибыли инвестиций в британских колониях, доминионах и протекторатах заметно отличалась от показателей для зарубежных территорий, не находившихся под английским контролем: на целых 67 % выше до 1884 года, а после — на 40 % ниже{321}. Был ли рост английских внешних инвестиций нерентабельным продуктом империализма? Не следовал ли капитал за флагом, а не за максимальной прибылью? Дэвис и Хаттенбек показали, что имперские территории не были предметом главного интереса английских инвесторов: в 1865–1914 годах лишь около 1/4 объема капиталовложений приходилось на колонии, доминионы и протектораты, тогда как 30 % приходилось на саму Великобританию и 45 % — на зарубежные страны. Дэвис и Хаттенбек подтвердили существование слоя зажиточных английских инвесторов, имеющих интерес в заморских владениях метрополии, который служил механизмом стабилизации международного рынка капитала как такового.
Высокие показатели экспорта капитала из Великобритании также указывают на роль английской экономики как экспортера промышленной продукции, импортера продовольствия и сырья, а также крупного “экспортера” рабочих рук в глобальном масштабе: в 1900–1914 годах чистая эмиграция с Британских островов составила 2,4 миллиона человек{322}. Банк Англии также играл в международной финансовой системе роль кредитора последней инстанции: в 1868 году золотого стандарта (который восходит к XVIII веку и появился в Англии) придерживались лишь Великобритания и Португалия. К 1908 году на него перешли все европейские страны (при этом валюта Австро-Венгрии, Италии, Испании и Португалии не обменивалась свободно на золото) {323}. Таким образом, империализм конца XIX века стал политическим дополнением экономических процессов, аналогичных нынешней “глобализации”. Как и теперь, глобализация в то время подразумевала существование одной-единственной сверхдержавы (сейчас это США, тогда — Британская империя) — с той разницей, что английское владычество носило более формальный характер. В 1860 году территория Британской империи составляла 9,5 миллиона кв. миль, а
