чтобы у зловредной соседки скисло разом всё молоко — это было еще не самое худшее.
Так что, если бы протоиерей Александр Тихомиров узнал, что Зина собирается сейчас воспользоваться колдовским набором своей бабушки, он бы, пожалуй, мог сгоряча и проклясть дочь. Однако Зинин папенька был сейчас отсюда далеко. А к его возвращению девушка надеялась снова всё запрятать в сундук — так, чтобы и следов не осталось.
Ключ от сундука — запасной, о которой Зинины родители ничего не знали — бабка вручила ей давным-давно, еще когда была в здравии и помирать не собиралась. И поповская дочка припрятала этот подарочек на самом чердаке — куда её родители ходить откровенно побаивались. Так что за два года, что миновали с бабушкиной смерти, ключа этого так и не нашли.
Зина иногда задавалась вопросом: отчего это её маменька и папенька не уничтожили оставшийся от бабки сундук — не предали его огню, к примеру? И один раз она даже завела разговор на эту тему с кухаркой — самих-то родителей она спрашивать не решалась. И Глафира ей тогда ответила:
— Давно бы они его сожгли! Да бабка твоя заклятье какое-то на сундук наложила — так что стронуть его с места нет никакой возможности. Ну, не жечь же его вместе с домом?
А Зина подумала про себя: её папенька и дома не пожалел бы! Да только — строения на Губернской улице стояли очень уж плотно друг к другу. Начнись пожар — и половина Живогорска могла бы выгореть. Потому-то и оставалось баушкино имущество в целости и сохранности.
Впрочем, кое за что отец Александр должен был всё-таки свою тещу поблагодарить: ему не пришлось самому отпевать её и хоронить. Перед самой своей кончиной она отправилась в какой-то подмосковный приход — погостить у своей давней подруги, которая состояла там просвирней. И та благочестивая старушка вскоре отписала Зининым папеньке и маменьке: так мол и так, скончалась родственница ваша — раба Божья Агриппина. И, согласно её последней воле, была похоронена в месте своей кончины — то есть, там же, под Москвою.
Зина достала припрятанный за чердачной балкой ключ, отперла сундук своей бабки и подумала: тогда, при известии об Агриппининой смерти, папенька и даже маменька вздохнули с облегченьем. А вот сама Зина после этого всю ночь напролет проплакала в своей комнатке: жалко ей было бабушку, какие бы сплетни про неё ни распускали.
«Только никакие это были не сплетни», — произнес голос в Зининой голове, вроде как — папенькин. Но девушке было не до того, чтобы к нему прислушиваться. Да и, говоря по правде, она и сама знала — что не сплетни. Иначе с какой бы стати было ей сейчас залезать в сундук своей бабки Агриппины?
Зина дважды повернула ключ в замке, и крышка тут же откинулась сама собой — была на пружинах. Девушка всего дважды этот сундук открывала после того, как не стало её бабушки. И оба раза просто смотрела на то, что лежало внутри. Да вдыхала источаемые содержимым сундука ароматы: запахи корицы, сушеных грибов, перечной мяты, жженого сахара и еще Бог знает чего — Зина не могла бы сказать в точности. Запахи это напоминали ей бабушку с такой силой, что казалось — старая Агриппина вот-вот с кряхтеньем взойдет на чердак и спросит с усмешечкой: «Ну, что, внученька, рассказать ли тебе быличку?»
Но сегодня запахи ничем Зине помочь не могли. А вот бабушкины былички — иное дело. Она помнила, как Агриппина говорила ей:
— Главное — помни: ежели сильно хочешь что-то получить, сначала создай это вот здесь. — Она легонько стучала Зину кривоватым пальцем по лбу. — А когда это создастся у тебя в голове, тогда получится и въяве. Но, конечно, надобно еще себе помогать. Взять хотя бы вот этих куколок — сейчас я расскажу тебе, какие про них былички сказывают…
И теперь Зины запустила руку глубоко в сундук — под мешочки с сушеными травами, под переложенные тряпицами глиняные горшочки, под какие-то круглые подушечки, сделанные из меха зайцев, волков и даже крыс. А потом вытащила почти что с самого дна сундука средних размеров короб, сделанный из раздвижных дощечек. Его девушка поставила на пыльный пол и тут же сдвинула в сторону крышку: внутри лежали те самые баушкины куклы.
— Это Ванечка, — прошептала Зина, беря в руки одну из них: искусно сшитого из материи разных цветов добра молодца с круглым лицом, на котором прорисовали тончайшей кисточкой и глаза, и брови, и губы, и даже нос. — А это — его пика. — Она приладила к его руке остро заточенный карандаш, специально захваченный ею из папенькиного кабинетп. — И разить врагов он будет в голову.
4
Поразительное дело: пока Иванушка и его кот бежали по Духовскому погосту, им не встретилось ни одного ходячего мертвеца. Те явно остались в большинстве своем подле калитки, либо — стягивали силы куда-то еще. И купеческий сын очень скоро понял, куда именно.
Иванушка увидел, что семейную погребальницу Алтыновых мертвяки обложили со всех сторон. И ему будто ржавую иглу вонзили в сердце. Все эти твари — с разинутыми ртами, с черными пеньками оскаленных гнилых зубов, — заметили его появление. Они стали разворачиваться к нему — всем корпусом, а не просто вертя головой. Как видно, шеи мертвяков безнадежно закостенели в неподвижности. И многие, сделав такой разворот, пошагали прямиком к Иванушке — который замер шагах в двадцати от склепа.
— Надо бить им в голову, — едва слышно прошептал купеческий сын; он и сам не знал, откуда у него взялась эта мысль, однако же был непреложно уверен в её правильности.
Он изловчился и нанес удар концом своей махалки в висок тому мертвяку, который пытался приблизиться к нему с левого боку. И — да: удар и впрямь оказался смертоносным. Если, конечно, пристало употреблять это слово применительно к тому, кто и так уже умер. Ходячий покойник, облаченный в какие-то вонючие отрепья, тут же рухнул наземь — и застыл недвижно. Вот только — Иванушка оплошал: ударил его тем концом шестика, на котором болталась тряпица. Крепкая палка вошла глубоко в голову мертвяка — с тряпицей вместе. И, когда покойник упал, он утянул за собой и махалку — которая вывернулась у Иванушки из рук, больно ударив его по костяшкам пальцев.
Иван, впрочем, тут же метнулся к поверженному врагу и попробовал свое
