среде. Ерицян Хачик по поводу двух Тань высказался так: «Լավրովան Միկոյանի սիրածն ա, Սուսլովան էլ Միկոյանի բոզն ա[72]». Ей-богу, тогда, видимо, в третьем классе, я знал, что սիրած это хорошо, а բոզ это плохо, но детального содержания этих слов не понимал. Почему Микояна? Он был первый парень, первый мальчик в классе, отличник, красавчик, спортивный, отважный, по-современному, звезда. Поэтому двух «русских красавиц» молва автоматически приписала его «гарему».
Полтораков Саша проучился со мной до конца восьмого класса, потом переехал в Тольятти. Отец его был инженером и получил назначение в новостроящийся автомобильный завод ВАЗ. Мать Саши, Диана Владимировна, преподавала в вечерней школе рабочей молодёжи здесь же, в старом здании 4-й школы.
В младших классах Саша запомнился тем, что с Клишиным на пару, на переменках, когда замечали кого-нибудь с домашним бутербродом, подходили к нему и жестом, как бы размазывая масло по хлебу, поговаривали поговорку: сорок восемь — половину просим! В учёбе он не блистал, был таким подвижным живчиком, худощавым, юрким. Со временем мы крепко сдружились, но я не могу вспомнить, на какой почве. Саша большую часть времени жил в здании рядом со школой, у деда с бабкой. Там у них был удобный подвал, где мы уединялись на долгие часы, проводили время в беседах о Шерлоке Холмсе, о трубках и табаках, о шпионах, придумывали себе шпионские клички (он был Гарри Кэмбл, я — Бернард Форд), мы рассуждали о сигарах, покуривали для форса. Тогда можно было купить кубинскую сигару за 50 копеек. Через три затяжки у меня кружилась голова и тошнило. Загашенная сигара через час начинала невыносимо вонять. Мы рассматривали и сравнивали свои коллекции марок. В итоге я поменял свою коллекцию из 250 марок на немецкий журнал Foto Zeitung, где была одна красивая фотография ню. Мы поднимались на чердак их дома, слуховое окно служило нам пунктом тайного наблюдения. В другое время мы часто бродили по территории железнодорожного вокзала, особенно на погрузочных и технических площадках, копались в металлоломе, выискивали проволоки, конденсаторы, другую техническую ерунду. Однажды набрели на кошку, увязшую в мягком битуме, попытались её освободить, но не смогли, только перепачкались.
Ещё мы с Полтораковым ходили поздно вечером, в сумерках и затемно, на кладбище в поисках страшного. Планировали и ночной поход, но не сделали этого. В один летний день после кладбища, дело было днём, мы рванули по склону Базумского хребта в направлении Алаверди, вышли на геологические шахты и природные пещеры. Вся эта приключенческая романтика у меня воплощалась с Полтораковым Сашкой, он был вдохновителем и ведущим. Конечно, было бы лучше для горных походов увязаться с Ашотом и Фаустом, они в этом деле были профессионалы. Но Батуми, 14 поджидал меня в восьмом классе.
Из Тольятти Сашка на каникулы приезжал в Кировакан, рассказывал о городе, о том, что в Тольятти больше пользуются не автомобилем, а катерами по Волге, так быстрее и удобнее, город вытянулся вдоль реки. Привёз кипу журналов с заграничными автомобилями (слово иномарка тогда ещё не было в лексиконе).
Последняя наша встреча имела загадочную завязку. Это было в 1973 году, в году восемнадцатилетия всех нас, одноклассников. Я окончил первый курс мединститута, на каникулах был традиционно дома в Кировакане. Прогуливаясь по родному городу, зашёл в книжный магазин Маштоца, что на улице Туманяна. Увлечённый книгами, я не заметил, как ко мне подошла молодая красивая блондинка нашего возраста и без предисловий справила:
— Вы Саша Мурадян?
— Да. А разве мы знакомы? — я не понимал ситуации, ибо никогда ранее не был удостоен интереса молодой девушки.
— По фотографии. Я вас знаю. — Она показала жестом на улицу. За магазинным стеклом стоял парень, но моя близорукость не дала опознать его. Мы вдвоём вышли на улицу. Там довольный, в радостной улыбке стоял мой друг Сашка Полтораков.
— Это моя жена, Роза.
Вот так, не подождав и года, непоседливый неугомонный Сашка Полтораков, как только ему стукнуло восемнадцать, женился и разрешил, в моём понимании, основную проблему молодого человека — регулярной сексуальной жизни. Мы зашли по привычке к ним домой, провели полдня вместе. Он периодически целовал Розу в щёку. Я глубоко в себе завидовал этой возможности.
С Юрой Мысоченко мы были дружны с начальной школы. Всегда у нас находились общие интересы, кроме школьных задачек, я часто бывал у них дома, иногда, подолгу.
Юра жил в угловом здании на перекрёстке улиц Шаумяна и Батуми, со стороны хлебозавода. Мы вместе посещали какие-то кружки, кажется, авиамоделей, пытались собрать что-то летающее, но дело остановилось на микромоторе, его не удалось достать.
… Начали модели делать,
Нужен микромотор.
«Попроси ты у Агапа[73]», —
Он сказал в упор…
Это всплывают в голове строчки моих стихоплетений, я уже тогда, в классе пятом строчил рифмованное, целые повествовательные поэмы, бессмысленные, но ритмические, размерные. Рифмоплётство — моя давняя и нежная страсть. И я думаю, поскольку форма для меня важнее смысла, меня влечёт в стихосложении тайна созвучия. Что-то сугубо музыкальное, не объяснимое на словах.
Мы с Юркой ходили в математический кружок Вероники Никандровны. Гияс-эд-ди́н Каши́ Дже́мшид[74], как сейчас, помню это трудно произносимое имя средневекового математика. Необычные имена оставались в голове, потом мы их использовали во всевозможных шутках. Были и другие шутки, просто потешные.
Вероника Никандровна говорит:
— Сейчас мы поиграем в «хоп». Кто-нибудь знает эту игру?
Юрка закричал с места:
— Я, я знаю! Играют так: я говорю «хоп!», а Мушкин «Тр-р-р!» — и показал неприличный жест выпускания газов.
Все обхохотались. Тем не менее эта шутка имела свою основу. Был такой эпизод, когда я с Юрой заигрались у них дома. Под конец мы показывали индейские танцы шаманов, и я, припрыгивая на полусогнутых ногах, с тянувшимися к Солнцу руками орал какие-то заклинания, вдруг извлекаю «Тр-р-р!» Громко, на всю квартиру. Родители Юрки были на кухне, но не подали виду. А он мне назавтра сообщил, что отец ему после моего ухода сказал: «Я готов был выставить из дому твоего дружка!»
В восьмом классе Юра уехал с семьёй в украинский город Малин. Провожала его большая группа одноклассников. Ещё больше людей пришло проводить Геннадия Мысоченко, инженера химкомбината. Была прохладная осень, конец ноября. Крупный, высокий, в плаще, сняв шляпу, Мысоченко старший громким басом сказал: «Ну что, товарищи, обнимемся на прощание» …
Мы с Юркой переписывались до окончания школы и ещё пару институтских лет.
Мысоченко Юра закончил лечебный факультет Ленинградского санитарно-гигиенического института им. Мечникова, стал, как я, врачом. Я нашёл его недавно
