class="p1">– Милая девочка. Сто рублей на чай найдется?
Катя долго роется в сумке и протягивает смятый полтинник.
– А еще нету? Некрасиво же как-то.
Катя поднимает взгляд, и ее глаза розовеют от крови.
– Ладно, тогда не надо.
Коля встает с места, запихивает купюру в боковой карман пиджака, помогает Кате одеться, распахивает перед ней двери, кричит через весь зал глубоко и бодро: «Всего доброго!» Белокурая официантка толкает в бок бармена:
– И как эта мышь такого красавца охомутала?
Улица пахнет весной и пылью. Коля причитает:
– На две с половиной насидели. Скинешь на карту? У меня ведь совсем ничего нет, в магазин еще на неделе ходил.
– Только бельгийский стаут из дубовой бочки помню.
– Ну вкусно же было? Ты тоже пила.
Возразить и нечего.
* * *
Душным вечером, под небесами винного оттенка, у распахнутого балконного окна, приподнимаясь на цыпочки и возвращаясь на пятки, Катя вскрывает душу. Протокол вскрытия фиксирует осоловевшая, приподнято-добродушная подруга.
– За неделю до расставания поняла – родинки на его левой лопатке выстроились в созвездие Персея. Не весь Персей, конечно, стопа-бедро-плечо. Головы нет ни своей, ни Горгоны. Да и самого Персея нет на небе в мае, скрылся за горизонтом Персей.
Подруга кивает, чпокает винным горлышком, наливает себе и Кате.
– И ведь скучаешь по всякой ерундистике. В возрасте Христа, а все тот же праздничный блондинчик. Спина безволосая, желтоватая, только выше созвездия два волоска отрастают упрямо. Он все ерепенится – вырви, кошмар какой! Потянешь пинцетом, и выходят, чуть темноватые у корня. Положишь к нему на коленку в шутку, он вспыхнет, стряхнет.
– А теперь что?
– Верни, что на свадьбу дарили, говорит. Пятьдесят тысяч родители давали, говорит.
– А ты?
– А я – если нуждаешься, возьми себе кольца. Он ни в какую, это же подарок, как можно. Потом заезжал за вещами, молча забрал и уехал.
Подруга таращит глаза, мгновенно трезвея.
– Дело понятное, творческий поиск. Когда все профукает, попросит еще. Не дам.
* * *
Катя рисует портреты. Всякая пошлость, но заказов много, и Катя не жалуется. Месяц прожила бок о бок с замгубернатора, осанисто несущим ордена и аксельбанты на фоне пышных облаков.
– У тебя Екатерининский орден рядом с Ленинским висит, – бросал через плечо Коля по пути на кухню.
– Господа так заказать изволили-с.
– Меня б нарисовала лучше. Вот как есть хорош. Только часы наручные швейцарские хочу, достала китайщина эта.
Катя мешает охру с ультрамарином, добавляет белила, и за спиной замгубернатора начинается гроза.
* * *
Крутится у зеркала, тянет носок вперед, довольно прицокивает языком – чулки великолепны. Стройные ноги с вертикалью черной полосы – те самые прямые, чья встреча невозможна. Открывает шкаф, нетерпеливо листает плечики, выуживает платье. Раздевает вешалку, ныряет в горловину, неловко шерудит по спине – бегунок замка убегает, не дается неловким пальцам. Вздыхает, замедляется, оп – предатель-бегунок пойман и исправно выполняет свои обязанности. Разворот на носках, шаг на кровать, вытянутые руки вверх – обувная коробка летит в объятья прямиком со шкафа. Одно движение, и лодочки на месте. Узкая полоска зеркала выхватывает глаза – серые, туманные, косые от слежки за кисточкой туши. Зеркало отдаляется, и взгляд упирается в поросший черной щетиной подбородок. Зеркало падает на пол и дает паутину трещин по центру.
Андрей вышагивает на каблуках в поисках веника. Вот же, под раковиной, Катя опять переложила. Андрей наклоняется вдвое и сметает осколки в пластиковую пасть совка. Металлическое копошение в замке, шаг через порог, в дверном проеме появляется Катя.
– Наконец это платье хоть кто-то носит.
Андрей прикрывает щетину веером. Гостиная, которую Катя использует как мастерскую, теперь все больше напоминает гримерную. При переезде Андрей взял самое необходимое – пять боа из розовых перьев, павлиний хвост в резной вазе, а что лежит в шкатулке, обтянутой красным атласом, Кате лучше не знать.
* * *
После поцелуев лицо Кати похоже на поле битвы – рот как воронка исполинской бомбы в окружении кровавых, расходящихся концентрическими кругами сгустков.
– На ужин у нас помада, – выдыхает Андрей, поправляя бретельку на плече.
Месяц назад, в белом поло и джинсах, он глядел на новый дядюшкин портрет, хвалил цветопередачу и морщился от аксельбантов, а потом спросил телефон художницы.
– Хоть графа из тебя сделает, хоть генсека, – похохатывал замгубернатора, диктуя номер.
– Хоть графиню, хоть графин, – ответил Андрей, на ходу переодевая щекотную правду в шутку.
Встречу назначили заранее, тем более удивителен вид Кати – заспанные веки, лежалая пижама, на одной ниточке висящий обветшалый помпон на носке домашней тапки. За спиной Кати такая же неустроенная, наспех прибранная, бестолковая жизнь.
– Обычно по фото заказывают. Халтура, конечно, но сидеть на месте у людей времени нет.
– Я в ванной переоденусь – где здесь?
Строгие складки юбки чуть выше колена, гольфы, круглоносые туфли с ремешком вокруг тощей лодыжки. Отложной, сверкающий смирением воротничок. Катя молча таращится на Андрея.
– А фоном Нойбергский монастырь нарисуешь, можно? – тычет в нос смартфоном со страничкой Википедии.
Да можно, конечно. Тебе можно все.
* * *
Коля приезжает забрать вещи: полное собрание сочинений того и неполное собрание сочинений этого, коллекция пивных бутылок на пыльной полке – не хлам, а крафт, тридцать три рубашки с пожелтевшими манжетами, несколько книжек самиздата, на корешках – отец, лучший друг, Колин психотерапевт.
– Ну и графомания! Кто так вообще пишет? – каждый раз говорил Коля Кате, но авторов благодарил и желал творческих успехов.
На книжке отца – фото лет на пятнадцать моложе, большой город вместо райцентра, узкие джинсы, очки, плотоядные губы. Все начинается так: «Сексуально озабоченный молодой человек выхватывает взглядом тоненькую девичью фигурку». Книжка друга – черный томик с серебристым тиснением, гроб для сигаретных огней и разочарования. Проза, ставшая в позу. В книжке психотерапевта – очень плохие стихи, змеевидная роза на обложке обвивает револьвер, лежащий как снулая рыба. Захватив двумя пальцами корешок, Коля откладывает книгу в сторону:
– Можешь оставить, дарю.
Стихи самого Коли были дивными, но давно и безнадежно брошенными.
– Ну ни хрена себе, это для кого ты так выряжаться стала? – В руках Коли сверкает лаком непристойно-малиновая туфля.
Сорок третий против Катиного тридцать шестого. Впрочем, боа на вешалке Коля тоже не замечает.
* * *
Катя рисует Андрея третий месяц. Первое время он появлялся в шесть утра, сообщал, что еще не ложился, заходил в ванную, собирал волосы в хвост, натягивал костюмчик для воскресной школы, садился, сложив руки на коленях. Высидев час неподвижно, ронял голову на белый воротничок, дергался, опять пытался не двигаться,
