он. Кто-то был уверен, что ночь Леонард проведёт в своей комнате, где его никто не видит. Он должен был знать, что он не встанет и не спустится вниз, чтоб выпить воды или ещё чарку вина. К тому же ему должно было быть известно, что именно этим утром Делвин-Элидир поедет домой. Откуда это мог знать Монтефьоре? Нет, это могло быть известно тому, кто бывает при дворе и мог приставить кого-то следить за маркизом и там. Понимаешь? Этот человек должен иметь в руках все нити, чтоб вовремя отдать приказ заминировать проулок, которым проедет Айолин.
— И кто это может быть?
— Давай посмотрим, кто был в тот вечер вместе с Леонардом в трактире. Ренар-Амоди, де Монфор, де Бланкар, де Монсеньи, де Гобер и я. Меня, Леонарда и Ренара-Амоди мы можем сразу отмести. В Гае я уверен, как в себе, это не он. Что мы знаем об остальных? Де Монфор — опытный воин и тоже недоволен миром с алкорцами, война — его хлеб. Поэтому он обижается на Айолина, хотя, видит Бог, зря. Однако он вернулся во дворец со мной, был сильно пьян, и Шарль уложил его спать. Не думаю, что он притворялся, он действительно много выпил. Де Бланкар тоже военный, но не могу сказать, что прямо-таки рубака. Если у него и были какие-то надежды на военную удачу, то это от повышенного самомнения. К тому же он беден и организация всего этого покушения ему не по карману. По словам трактирщика, он напился и поносил Делвин-Элидира, грозя ему карами, сетовал на его охрану и повторял слухи о том, что он носит кольчугу под камзолом. Вряд ли хитрый заговорщик стал бы так выставлять свою ненависть перед посторонними. К тому же его увёл де Монсиньи. Этот юноша вообще никакого отношения к делу не имеет, в войне не участвовал, лишь недавно приехал из провинции, как один из многочисленных племянников коннетабля. Не богат, дядя деньгами его не балует, разве что посодействовал получению звания кавалера, а потом, возможно, пристроит куда-нибудь на службу. У него нет ни мотива, ни возможностей провернуть это дело, ни, как мне кажется, достаточного ума для того, чтоб всё спланировать. Остаётся де Гобер… Его я почти не знаю, он получил титул маркиза Сен-Марко от Ричарда после женитьбы на Генриетте, одной из его троюродных сестёр, племянницы леди Евлалии. Королю это ничего не стоило. В конце концов, он старший сын маркиза де Гобера, и Ричард, не потратив ни марки, дал ему возможность называться маркизом, не дожидаясь смерти отца. Приданое Генриетты тоже довольно скромное, король не слишком расщедрился, большую часть дала леди Евлалия. В войне Антуан де Гобер не участвовал, и вообще никакой склонности к службе не испытывает, однако, после коронации Жоана постарался сблизиться с ним и теперь всё время отирается где-то рядом. Его отец довольно богат и не жалеет для сына денег, сам Антуан, кажется, неглуп и предпочитает высшее общество. Я вообще не понимаю, что он делал в тот вечер в нашей компании, хотя слышал, что бордели и притоны — его слабость. В тот вечер он пил немного, трактирщик сказал, что это он помог ему затащить Леонарда на второй этаж. Под шумок он мог снять с его руки перстень. Потом он ушёл куда-то вместе с Фьяметтой, видимо, купил её на ночь.
— У него есть мотив, — заметил Эдам. — Он может ревновать короля к Делвин-Элидиру. Если он умён и амбициозен, то наверняка надеется стать более близким королю.
— У Жоана много друзей, в основном рыцари, с которыми он участвовал в турнирах и был на войне, но к Айолину у него особое отношение. Он — друг его детства. Айолин был младшим среди нас, но он был богатым и влиятельным бароном, при этом любимцем Армана, однако, он не считал зазорным возиться с маленьким Жоаном, играть с ним, помогать ему в учёбе. Вернувшись ко двору год назад, он снова взял его под опеку, помог укрепить позиции, выработать правильное поведение по отношению к отцу, поскольку Ричард сильно давил на сына и при этом опасался его, как конкурента. Только с появлением рядом Айолина Жоан решился сблизиться с молодыми рыцарями, которые теперь стали его друзьями, а также он привёл в его окружение своих друзей — молодых баронов Армана, ставших теперь опорой трона. Он важен для короля как близкий друг, как советчик, как защитник. Именно поэтому он и вызывает такое неприятие у части придворных. И если кто-то из них пожелал бы занять подобное положение при короле, ему следовало бы сначала устранить Делвин-Элидира.
— Значит, это де Гобер?
— Возможно, — без особой уверенности ответил Марк. — Всё-таки даже устранение Айолина не дало бы ему особых преимуществ перед другими в глазах Жоана. К тому же, он не воевал, а это сейчас не в почёте. Хотя, если он надеется на что-то в будущем… Меня всё же смущает и поведение де Бланкара. При мне он высказывался очень осторожно, зная, что я служу в тайной полиции, но потом открыто угрожал Делвин-Элидиру. Он не мог быть организатором покушения, но, кто знает, может, за ним кто-то стоит? Кто-то либо воспользовался его недовольством, либо ссудил ему деньги.
— Нужно бы проследить за обоими, — предложил Эдам.
— Нет времени, — вздохнул Марк и поднялся. — Жоан настроен решительно. А мне не хватает информации. Нужно ещё раз поговорить с Леонардом. У меня накопились вопросы к нему. Шарль останется дома ждать известий, а ты поедешь со мной.
— Конечно! — радостно вскочил Эдам.
Леонард оставался всё в той же тёмной камере в подземелье под Серой башней. Когда Марк пришёл, он крепко спал на соломе в углу, и тюремщику пришлось постучать дубинкой по решётке, чтоб разбудить его. Проснувшись, он встал, потянулся и неспешно подошёл, щурясь на свет.
— Сейчас ночь? — спросил он, зевая.
— День, но тёмный, — усмехнулся Марк, жестом приказав тюремщику удалиться.
— Мне теперь без разницы, — проворчал Леонард. — Ты что-нибудь узнал?
— Кое-что, но этого мало, поэтому я снова пришёл к тебе. Ответь мне на несколько вопросов.
— Отвечу, если смогу.
— Золотой перстень, который ты нам показывал в тот вечер, это он?
Леонард наклонился к самым прутьям, чтоб рассмотреть печатку в руке Марка.
— Да, это фамильный перстень моего деда со стороны матери кавалера Рамо.
— Когда ты его потерял?
Леонард задумался.
— Если честно, Марк, то я заметил это только вечером следующего за пирушкой дня. Пойми, мне было не до того, голова была тяжёлая, как каменное ядро.
