не получалось, мы обе посмеялись. А потом снова, и было уже не смешно… Иногда я забываю. А в сам момент будто ухожу куда-то, — произнесла Шелли тихо, как будто стоял вечер и они были вдвоем у Джулии в комнате, в спальных мешках. — Она никогда меня не трогает там, где видно из-под купальника… Я как увижу себя в зеркале, каждый раз удивляюсь. Такой бред, такая тайна — мне даже кажется, что это я сама себя. Может, когда мне исполнилось тринадцать, у меня произошло раздвоение личности или шизофрения началась. Я знаю, со мной что-то не то. Но так высоко мне спину не достать. Не может быть, что это я сама себя. Собственно, поэтому я и стала их фотографировать. Чтобы убедиться, что они есть на самом деле.
Тут Джулию посетило воспоминание, и от него сразу ушли все силы. Она почувствовала себя такой же старой, какой выглядела Шелли с этими ее обкромсанными волосами и запавшими глазами.
— Помнишь, мы репетировали у тебя дома?
— Когда? — спросила Шелли.
— Ну, мы хотели спеть песню Билли Айлиш на творческом конкурсе. Твоя мама не знала, что я у вас. Открыла дверь. Точнее, распахнула. И было очень странно, потому что сразу перед тем я слышала, как она говорит внизу по телефону и смеется.
А тут у нее вид был страшно сердитый. Увидела меня — и сразу переменилась. Будто и не злилась. Раз — и улыбается.
Шелли ничего не ответила.
— Очень было странно. Я думала, она нас убьет, а она такая — хочу ли я клубничный смузи. Я вообще не знала, что подумать. Бред какой-то. Я даже решила, что все это придумала. Помнишь? — не отступала Джулия.
Шелли покачала головой. Без длинных волос шея ее сделалась длинной и хрупкой, как у улитки, высунувшейся из раковины.
— Нет. Но она часто так делает, когда никто не смотрит. Никто, кроме меня… Я хотела тебе рассказать. Все думала, что ты знаешь. Думала: мы столько времени вместе проводим, ты все знаешь, оно же ощущается. И поэтому ты так хорошо ко мне относишься, и твоя семья тоже. Вы как бы пытались меня спасти.
Джулия сдержала слезы; на ощупь синяки Шелли ничем не отличались от здоровой кожи. А казалось бы, должны гореть огнем.
— Я ничего не знала. Прости.
Шелли поморщилась.
— Да ладно. Наверное, мне просто нравилось думать, что ты знаешь, — чтобы самой ничего с этим не делать. Можно было прикидываться, что весь мир в курсе. А уж Мейпл-стрит и тем более. А потом она сказала, чтобы я больше с тобой не общалась, а если ты придешь в Крысятник, чтобы я оттуда валила. И я все поняла.
— Зачем она так? — спросила Джулия. — Из-за тех украденных сигарет?
Шелли мрачно улыбнулась.
— Не в курении дело. Она боялась, что я тебе все расскажу. Вот тогда-то я и поняла, что все это — на самом деле. Мир ничего не знает. Улица тоже. Знает только она, но все это — на самом деле.
— Но теперь ты мне все рассказала. — Голос у Джулии сорвался, хотя она и старалась, чтобы он звучал по-доброму; звучал с силой, утвердительно.
— Да. — Шелли попыталась улыбнуться, не смогла. Глаза ее запали так глубоко, что Джулии сделалось страшно.
— Что делать будем? — спросила Джулия.
Шелли качнула головой.
— Я не хочу, чтобы у нее были неприятности. Я ее люблю. И иногда, когда она это делает, мне даже кажется, это потому, что меня она любит сильнее, чем других. Что у нас это общее. Но это неправильно. Точно неправильно.
— А папе ты не можешь сказать?
— Его вообще не видно. Ты была права. Он призрак. — Шелли прикусила губу. Смахнула со лба пот, который затекал в глаза. — Может, твоим родителям?
Джулия подумала. Обидно было признавать правду.
— Нет. Они никогда не знают, как поступить. Можно рассказать мисс Лопес, но ведь в школу мы вернемся только в сентябре. А ждать нельзя. Наверное, все-таки нужно пойти в полицию.
Шелли еще раз пригладила волосы. Руки не встретили там ничего утешительного. Она с тоской посмотрела на Джулию.
— У нее будут большие неприятности. Я этого не хочу.
— Не будут, — возразила Джулия. — Такое только с неблагополучными бывает. А ее просто заставят прекратить.
— А если мне не поверят? Или скажут маме, что я на нее настучала, и она меня возненавидит?
— Вряд ли копы так поступят, — возразила Джулия. — Ты на свою спину погляди. Никто не обвинит тебя во лжи.
— Ты не понимаешь. Кроме нее, у меня никого нет.
— У тебя буду я. Если станет совсем плохо, сбежим. И не вернемся, пока все не уладится, — пообещала Джулия.
— Ты правда готова?
На Джулию вдруг снизошел покой. Она и не догадывалась, что внутри у нее есть такой стальной стержень.
— Я с тобой. Ты же мне все рассказала, теперь мы вместе. Я должна что-то делать. И тебе ничего не делать не позволю. Ты же сама сказала: останешься там — умрешь. Я тебе верю. Это уже происходит. Я не дам тебе умереть.
У Шелли потекли слезы, и, внезапно ощутив странный мир в душе, она кивнула:
— Хорошо.
Они обнялись.
— Я тебя кровью перепачкала. Прости, — сказала Джулия.
— Неважно. — Она указала на пятнышко на гавайской рубашке подруги: — Я тебя тоже.
— Мы теперь сестры по крови.
— Сестры по крови, — откликнулась Шелли. И впервые на памяти Джулии усмехнулась. Звук этот сперва разбил Джулии сердце, а потом исцелил его, изменив навеки.
Пока происходило примирение, Крысятник делал свое дело. Первые метров семьсот они бежали, но потом из-за жары перешли на шаг — все, кроме спортсмена Сэма Сингха. Добравшись до своей улицы, они разбежались по домам, переполошили родителей — те спали, или работали, или бросали лед в кофе к завтраку. Родителей ввели в курс дела. Вызвали скорую. Улица оживилась, будто птички зачирикали. Те, у кого детей не было, тоже слышали оклики от дома к дому, пыхтение, предупреждения и вообще суету. Вышли полюбопытствовать. Некоторые выбежали.
Понти, Хестия, Оттоманелли, Уолши и Джейн Гаррисон поспешали — в домашней одежде и шлепанцах. Джейн прихватила с собой кружку из «Криспи Крим Донате», которую потом выронила. Арло Уайлд все еще страдал от похмелья, когда поднялась суматоха. Он не потрудился одеться. Увидел за окном перепуганный Крысятник — все тыкали пальцами в сторону парка. Увидел направлявшуюся к дому толпу. Явно дело неотложное. И неприятное. Он окинул взглядом детей, выискивая Джулию и Ларри. Не нашел. А потом разглядел рядом с провалом
