над моей головой. Там, в огромной машине, работающей на бьющем из земли паре, остановилось. И по миру разлилась тишина. Она заполнила собой всё до самых границ неба. Я осознал, что больше не могу пытаться. Время истекло. Физически я больше не способен ни кашлять, ни тем более вынимать големов руками. Я наконец умирал. На этот раз точно. И главное – страх смерти прошёл. Мне повезло прорваться сквозь него и дожить. Дотянуть до того момента, когда я смог смотреть спокойно в глаза Лабиринта.
Я понимал теперь особенно ясно: там, далеко, остался мой груз. Моя бригада. Они не хотят умирать и смогут выбраться из беды, только если я остановлю этот поезд. Раз его остановка будет стоить мне жизни – очень хорошо. Я смогу сделать всё, что хотел.
Приняв то, что больше не сделаю ни единого вздоха, я пошёл штурмом на сердце. Я обрывал его связи-туманы, пока мои члены дёргались в агонии кислородного голодания. Это быстро пройдёт – пять или шесть секунд. А связи рассеивались у меня на руках невесомым дымом. Но я сжимал кулаками дым и добивался, чтобы он превращался в узду, призванную усмирить бесплотное. Я выдирал из связей все смысловые составляющие. Все эмоциональные следы, я стучался в сердце кулаками. Я был готов уничтожить и его, и себя. Больше того – я хотел этого.
И я потерпел поражение. Оно отвергло меня. Закрылось где-то внутри. И связей больше не осталось – я пережал их все. Я уничтожил их, но ничего не добился. Мои секунды исчезали, но в близком контакте с сердцем растягивалось до невозможности личное восприятие времени.
Я проиграл. Не справился с задачей как профессионал. Но я остался честен. Я сражался до конца и получу свою награду. Нужно только подождать одну-единственную секунду. Отстраниться от сердца, и тогда оно перестанет держать обратной связью. Агония уже закончилась. Я умру в то же мгновение. В последнюю секунду перед этим я понял, что мне удалось то, что убившее меня сердце тщетно желало для себя. Я не только умру, как мечтал: я изощрённо отомщу за себя и свою бригаду. Никто не сможет задержать меня. Никто не посмеет мне помешать.
Торжествуя, оборвал все связи.
Пока я приходил в себя, ловил руками отступающих от меня големов. Неосознанно я пытался их снова засунуть в рот. Но они уходили. Просачивались между пальцев, словно речной песок, и возвращались к своим обычным делам. Мутной болью саднило изнутри расцарапанное горло. Мои попытки позвать своих убийц назад снова и снова пресекала рвота, с ней выходили желчь, кровь и снова мелкие големы. Выкарабкиваясь из жидкого месива, они исчезали из вида.
Поезд стоял. Сердце молчало. Я вспоминал жуткое, неизвестное мне до этого чувство – я ощущал себя какую-то долю секунды не-одиноким в этом мире. Я нашёл себе единомышленника. Кого-то, кто тоже мечтает умереть. Кто стремится к этому и кто боится так же, как и я. Наше желание, наше противоестественное, ничем не мотивированное стремление неосуществимо без кого-то другого. Кого-то ещё, и оттого наш союз так иронически трагичен – мы не могли помочь друг другу умереть.
Потому что в своём эгоизме не могли лишиться того, кто понимал бы нас. Конечно, не любил, но это понимание казалось ценнее любви, гораздо важнее дружбы: оно дарилось не свысока. Ускользающее мгновение мы остро чувствовали друг друга, упивались друг другом и ревновали друг к другу себя. И это мгновение прошло. Поезд больше не мог дать мне умереть. Потому что ему жалко отдавать столь ценный дар кому-то ещё.
Над моей головой снова завертелись огромные металлические лопасти неизвестного гигантского механизма. Вылезли из тумана, оголив эрозийные несовершенства, и мир вновь заполнил странный шум. Оглядевшись, я понял, что нахожусь здесь один. Я мог проявить, выплёскивая наружу, любые гадкие эмоции. Потонуть в собственной мерзости и сделать её достоянием пустоты.
Но я находился в одиночестве. А значит, остался кое-кто, кто следил за мной, – я. Поэтому я действовал согласно инструкциям. Встал. Не сразу. Это стоило мне определённых усилий, но я встал. Прошёл несколько вагонов поверху, потом нашёл, как спуститься вниз.
Не верилось, что поезд, этот бесконечный чёрный гигант, наконец остановился. Мои колени и пальцы ещё помнили его мерные качающиеся движения. В том, как примолкли на путях мощные вагоны, чувствовалось их эхо. Может, это всего лишь отголоски головокружения. Но сейчас я чувствовал его очень точно. Остановился.
Я кое-как сел, прежде чем слезть на почву. В саднящую носоглотку лез душный влажный воздух. Я снял перчатки. Они оказались испачканы в моих физиологических жидкостях. Недопустимо.
Прикоснулся голыми руками к блестящему конденсатом боку мертвеца. На собственные пальцы я смотрел с удивлением. Видеть их без перчаток оказалось непривычным. Я об этом совсем забыл. Спешился.
Шёл вдоль поезда, преодолевая туман. Добрался до локомотива. Осмотрел управление. Формально современные являются преемниками тех, старых локомотивов. В них использован тот же опыт, те же принципы и ограничения. Во всяком случае, так считалось в обществе.
Поэтому, входя в локомотив, я, полагаясь на свои примитивные знания о работе на железной дороге и личные знакомства с мастерами поездов (а всякий обслуживающий самоцветные сердца специалист неизбежно интересуется поездами), ожидал увидеть нечто, о чём имею определённое общее представление.
Вот только в реальности никто из обывателей моего поколения никогда не видел поездов прошлого. И, увидев внутреннее устройство локомотива, я замер, понимая, что не способен иметь с ним дело. Что укоренившееся во мне снисходительное представление о технологиях прошлого мира – оторванная от реальности, невообразимо глупая идея. Она могла родиться внутри сознания исключительно из его невежества.
Если современные мне поезда, где я, говоря смело, немного разбирался, сравнить с песней, которую насвистывал за работой сапожник, то это… настоящий поезд. Тот, что нёсся сквозь века. Его колёса подминали под себя само время и порабощали его, заставляли в своём присутствии безмолвствовать, застыв в почтении и тишине. Я не мог оскорбить его сравнением с чем-то ещё. И мысль о подобии его симфонии, и представление его порывом безудержного ветра – всё это уничижало этот локомотив.
Итак, всё вышесказанное сводилось к тому, что управлять локомотивом в полном смысле этого слова я не мог. Мои знания о поездах прошлого мира оказались крайне скудны. Я интересовался ими, но вся доступная мне литература представляла скорее популярные произведения, чем технические.
Тем не менее определённые части приборной панели поезда были подписаны. Язык, использовавшийся при этом, умер вместе со старым миром, но всё же буквы
