пор неизвестно. Вероятно, он двигался в составе уничтоженной группы, но в пути отстал и теперь шёл по пеленгу. Станция, оставшаяся без прикрытия, была беззащитна, а рассеянный москитный флот с учёными не успевал собраться в ударную группу для отражения угрозы. И тогда Ник Селяйни, катер которого был ближе всех к крейсеру, пошёл на таран.
И у людей, и у сирин есть оружие последнего удара. Конечно, просто направив маленький катер в двигательный отсек крейсера, Селяйни не добился бы существенного результата, но, включив реактор в режим активного распада, Ник превратил своё судёнышко в ядерный брандер. У сирин же было вероятностное оружие — выворачивающее наизнанку время и пространство, плетущее в новый узор причинно-следственные связи. Оно применялось исключительно редко, потому что никто не знал, что происходит с теми, кто попал в радиус поражения. За пару секунддо столкновения и взрыва реактора сирины всё же его применили — терять им, скорее всего, было нечего. И крейсер, и катер Ника просто исчезли из реальности.
И вот, спустя десять лет, дежуривший палубный инженер «Финиста» стал свидетелем необычного, ставшего впоследствии легендарным явления.
Ларуша Говера оторвал от починки сервопривода сигнал тревоги. «Внимание, всем службам стороны «А», приближение неопознанного объекта!» — противным голосом скрежетал селектор. Говер обернулся к распахнутым причальным створкам, за которыми серебрилось россыпью звёзд космическое пространство. Станционные орудия уже начали заградительный огонь, росчерки выстрелов прочерчивали тёмную бездну. Не обращая на выстрелы внимания, прямо на причальную палубу нёсся огромный огненный метеор. Он стремительно приближался к Говеру, и инженер замер, одновременно заворожённый зрелищем и ожидающий смертельного удара. Секунда — и огненный шар распался, а на палубу упал не кто иной, как Ник Селайни собственной персоной.
— А, ёлы-палы, ну и поездочка! — воскликнул герой — Бенбен, это что-то! Фуф, скорость и траектории, конечно, круты. А, ха-ха, трах-тибидох, мать вашу!
Авторская справка.
Современные египтологи предполагают, что в основе древнеегипетских верований в загробное существование лежит легенда об огненной птице Феникс и возрождении её из яйца, камня Бенбен. Учёные предполагают, что камень Бенбен — это железный метеорит, оплавившийся в конусообразную форму, а птица Феникс, или Бенну по-египетски, — это огненный хвост от падения. Современная наука, правда, никак не объясняет, что значит «возрождение из пепла», однако достоверно известно, что в городе жрецов Анну, называемым древними греками Гелиополем, существовал храм Феникса, где стоял обелиск — колонна Атума с расположенным на верхушке конусообразным Бенбеном. Сооруженные позднее пирамиды по сути являются более продвинутой версией колонны Атума — на вершине каждой из них располагался камень Бенбен. В наши дни можно встретить множество обелисков, повторяющих колону Атума. Пожалуй, наиболее знаменитый расположен в Вашингтоне. Эти обелиски показывают полёт возрождённой души к двойной звезде Сириус или символизируют бессмертность духа.
Татьяна Россоньери
Во имя бессмертия
Я устал от дорог, устал быть один, как дрозд под дождём. Устал от того, что никогда ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идём.
Стивен Кинг «Зелёная миля»
От редакции: Шизофрения? Обман? Или за невероятными откровениями действительно скрывается правда — пусть не вся, но хоть часть её? Не так-то просто отделить одно от другого даже профессионалам из психиатрической клиники…
— Мужчина, белый, возраст около сорока лет, называет себя Джоном Смитом. — Доктор Альфред усмехнулся, передавая Линде карту пациента. — Его задержали в сентябре за попытку ограбления — с сигнализацией не справился, бедолага. Документов на момент поступления в клинику не имел, отпечатки пальцев в базе данных отсутствуют. Возможно, он нелегальный эмигрант, но он так жарко поддерживает эту теорию, что впору засомневаться в её истинности.
— У него есть акцент?
— Да, хотя по-английски он говорит очень чисто. Но с этим есть некоторые сложности. Впрочем, не имеет значения, американец он или приезжий. Наша задача — понять, действительно ли он болен или же просто пудрит нам мозги.
— Вы хотите сказать, что за три месяца…
— За два с половиной. — Доктор усиленно делал вид, что замечание Линды его не задело, но уж что-что, а уязвлённое самолюбие она улавливала безошибочно. — Пациент очень умён и легко втирается в доверие. Мы все наслышаны о ваших профессиональных заслугах и очень рады, что вы согласились выступить в качестве рефери в нашем непростом деле, но при выборе кандидатуры мы не в последнюю очередь руководствовались степенью осведомлённости специалиста.
— Вам чертовски повезло, что я ничего не слышала о вашем непростом деле, — снисходительно улыбнулась Линда. Доктор Альфред нравился ей всё меньше и меньше.
В лифте Линда с интересом разглядывала фотографию человека, называвшего себя Джоном Смитом. Ростом не более ста семидесяти сантиметров, узколицый, светловолосый, худой и немного сутулый, он напоминал клерка, сменившего в выходной день деловой костюм на легкий полосатый свитер и джинсы. В глазах его сверкали озорные искры — было видно, что несколько секунд назад он во весь рот улыбался, но копы, не разделявшие его радости перед полицейской фотокамерой, приказали изобразить на лице что-нибудь посерьёзнее.
— Вы держите его в одиночке? — спросила Линда, когда они вышли из лифта и прошли через комнату отдыха, где собрались на предобеденный моцион пациенты. — Его сочли опасным?
— Я уже говорил, что он легко втирается в доверие. К пациентам — особенно. Они наслушались его бреда и начали превозносить его почище Мессии. Мы опасались последствий.
«Скорее, потеряли контроль над ситуацией», — вздохнула про себя Линда. Они дошли до конца коридора и остановились у безликой белой двери с зарешёченным окошком.
— На него надели ремни, так что вам ничего не грозит. Я не жду от вас вердикта после первого осмотра, но если вам покажется, что…
Не дослушав стандартную формулу, Линда толкнула дверь и оказалась в небольшой квадратной комнате с белыми стенами и высоким потолком. Яркие флуоресцентные лампы, пришедшие на смену угасающему зимнему дню, как-то уж очень ярко освещали спартанскую обстановку комнаты-камеры — кровать с железной решётчатой спинкой, стул, стоящий посередине комнаты, и стол у дальней стены, на котором не было ничего, кроме перекидного календаря.
— Добрый день, мистер Смит, — поприветствовала Линда сидящего на кровати мужчину. — Я доктор Гамильтон, из Вашингтона.
— Округ Колумбия. — Пациент улыбнулся, не разжимая губ. — Я был там когда-то. Наверное, уже снег лежит, не то что здесь?
