рассматривая углем писаные каракули.
***
Антибликовое покрытие монитора расплывчатыми пятнами отражало горевшую на столе лампу и лицо сидевшего рядом с ней в кресле хозяина кабинета. Михаила Степановича Кобзаря, полномочного представителя президента, это отражение начинало раздражать, особенно после того, как он увидел, что монитор показывал.
Комната, обитая моющейся тканью светло-зелёной расцветки, под которой бугрилась мягкая прокладка. Привинченная к полу металлическая мебель, лишённая острых углов, в количестве одной кровати и одного большого стола. На кровати лежал ортопедический матрас без простыни, а стол был завален различным хламом, собранным постояльцем комнаты на устроенной во дворе института свалке, которую сотрудники называли отчего-то Ведьмовым Торжищем. На полу, между предметами мебели, сидел сам постоялец и что-то мастерил из хлама. Человек был лыс, бородат, одет в мешковатые брюки и рубаху белого цвета, а из широко распахнутого ворота виднелась татуировка на груди и прилепленные поверх неё датчики медицинской телеметрии.
Михаил Степанович тронул джойстик, и кадр укрупнился: слезящиеся глаза, потерянный блуждающий взгляд, губы, с которых срываются беспрестанное бормотание и струйка тягучей слюны. Прибавив громкость, представитель президента услышал плохо различимые повторяемые речитативом слова: «Бенбен, у-у, ёлы-палы, бенбен, трах-тибидох, у-у, бенбен, трах-тибидох…» Хрип, протяжный, долгий, а затем вновь речитатив — как заезженная граммофонная пластинка.
На Михаила Степановича неожиданно накатила тошнота, и он судорожно сглотнул. Представитель по правам человека, работая в комиссии, насмотрелся всякого, да и до того, во «Врачах без границ», многое повидал, однако сейчас дурнота предательски напомнила ему первый опыт медпрактики. Тошнота отвращения. Не от больного, а от окружающей обстановки и людей вокруг.
Рука дрогнула, и вид из камеры заскользил вниз, показывая наколку на груди «постояльца»: расправивший крылья сокол, под ним надпись «Финист». Вид продолжал смещаться, и в кадр попали трясущиеся руки, пытающиеся мастерить какой-то жуткий мяч. Сердцевиной кубла являлся угловатый камень с неровной ноздреватой поверхностью, а к нему крепились проволоки, жестяные обрезки, пластмассовые детальки детской игрушки, фрагмент электронной платы… «Трах-тибодох, бенбен, ёлы-палы…»
Хозяин кабинета закурил, и в отражении появилось новое яркое пятно. Михаил Степанович оторвал взгляд от монитора и открыл папку, которую до этого держал во второй руке.
— Лаборатория Николая Селянинова.
Вам не кажется, профессор, что это цинично как-то, — сказал он, проглядывая записи в бумагах.
— Ну, всё лучше, чем безликий номер, — ответил сидевший за столом Виктор Сергеевич Гордеев и выпустил к потолку струйку дыма — Или вы думаете, что лаборатория должна носить имя руководителя? Так я лицо засекреченное, ещё с советских времен. А объект… Кто его знает под именем Николай Селянинов? Финист…
— Объект находится на исследовании у вас уже около десяти лет. Полиморфное психическое расстройство было свойственно ему ещё в самом начале вашей работы, однако попыток лечения не применялось. Вы же, Гордеев, не только учёный, но и врач.
— Шутить изволите? — хмыкнул Виктор Сергеевич — Это всё равно, что пытаться починить неисправную рацию, которая неожиданно стала принимать сигналы инопланетян!
— Да, но пичкать объект ноотропными препаратами и психодислепсиками! — Кобзарь поднял глаза на профессора и потряс бумажками из папки — Это же всё равно, что тушить пожар керосином! Я вообще удивляюсь, как его психика окончательно не дислексировала! Вы же должны понимать, какое разрушительное воздействие они оказывают, да ещё в таких количествах! Я представляю, какой уровень интоксикации у пациента: для него каждое утро — как после пьянки! Вместо того чтобы бороться с галлюциногенным бредом, вы ещё больше вгоняете его сознание в сумрачное состояние. А если ценность объекта велика, то…
— Не суйтесь не в своё дело, господин чиновник — Профессор, стукнув ладонью по столу, прервал гневную тираду проверяющего — От меня требуют результат, я этот результат предоставляю. У нас всё под контролем.
— Вы, Гордеев, бесчеловечная скотина. Мой дед, когда освобождал в Польше фашистские концлагеря, видел результаты подобных экспериментов. Я пойду к президенту и, клянусь, подниму вопрос о гуманности ваших исследований, а затем…
— А не пошли бы на х** с вашим чистоплюйством! — Гордеев резко затушил сигарету в пепельнице и встал из-за сто ла — У меня тоже дед воевал и вовсе не для того, чтобы страну развалили держиморды вроде вас, рассуждающие о гуманности, свободе, демократии и разворовывающие всё подряд. Не с представителями ли премьера вы сегодня приехали, чтобы вылечить какого-то породистого бунда, дед которого стрелял в вашего деда? О человечестве вы, видите ли, обеспокоились, о морали… Я забочусь о человечестве! Вот!
Гордеев махнул рукой в сторону книжного шкафа, набитого канцелярскими папками.
— Всё это — прорывы в науке. В биологии, инженерии, медицине, физике, химии. Этот бубнящий что-то маловразумительное и гадящий под себя слюнявый идиот выдаёт на-гора такие идеи, что работать с ними институтам всего мира не одно десятилетие. Где плавает в это время его сознание, мне безразлично, потому что парень как будто бы с другой планеты, из другого измерения — мыслит другими категориями. Быть может, то, что он мастерит в данный момент, — это термоядерный реактор, а может… Боже! Чёрт!
У Гордеева, показывающего рукой на монитор, расширились зрачки. Михаил Степанович обернулся и увидел, что взятая крупным планом поделка объекта ожила. Камень раскалился, вдоль проволок стали проскакивать дуги электрических разрядов, светодиод на электронной плате принялся мигать с увеличивающейся частотой. «Бенбен, ёлы-палы, трахтибидох», — бормотание Селянинова становилось всё громче и громче.
А затем — вспышка. Яркая, мощная, пожирающая. Взрыв потряс весь институт, бросив Кобзаря и Гордеева на пол кабинета.
***
Если вы служите на любой космической станции, тем более научной, то наслушаетесь анекдотов разной степени правдоподобности вволю. Но о данной истории палубный инженер Ларуш Говера любил говорить, что вымысла в ней нет ни капли, хотя верится в это с трудом, так что, если бы он лично не присутствовал на причальной палубе 17-А, не увидел бы всё своими глазами, то не поверил бы.
Героя конфликта десятилетней давности с сиринами, руководителя научного подразделения «Финист» Ника Селяйни знали многие. Он, как-никак, спас станцию, его голографический портрет висел в Аллее Героев.
Объединённый флот Содружества заканчивал масштабную наступательную операцию по уничтожению крупных сиринских войсковых групп, нанося одновременные удары в нескольких планетных системах. Вслед за военными по горячим следам шли учёные, пытающиеся разобраться в сиринском вооружении, инженерии космических кораблей чужих. Возле Сириуса Б, где сиринский флот был разбит наголову, расположилась научная станция «Финист», а военные учёные начинали зачистку и исследования обломков флота. Откуда вынырнул недобитый сиринский крейсер — до сих
