увидеть усыпанное звездами небо, темнел массивный силуэт, склоненный над ней. Крепкие сильные лапы легко оторвали ее от земли, и она почувствовала себя прижатой к большому, покрытому клочковатой шерстью телу. Уткнувшись лицом в меховую грудь, Шишига только успела прошептать «Буранушка…» и потеряла сознание.
Буран был приметным. В ту далекую, самую первую зиму он пришел с остальной нечистью и поначалу испугал Шишигу: исполинский рост, могучее мохнатое тело на широких, как дубовые пни, ногах, суровый взгляд маленьких темных глаз из-под нахмуренных бровей. Его черные густые космы, свисавшие до пояса, напомнили ей тогда конские хвосты. Он возвышался над своими соплеменниками и угрюмо молчал. Когда остальные гости без колебаний рассаживались за столом в избушке и с любопытством присматривались к поданным угощениям, Буран продолжал переминаться у дверей.
– Почему он не проходит? – тихо спросила Шишига, наклонившись к пушистому уху Кита, и едва заметно кивнула в сторону великана.
– А он у нас застенчивый, – усмехнулся кот, – да, Буранушка?
Тот вжал голову в плечи и переступил с ноги на ногу, тут же задевая висевший на стене ковшик – он со звоном упал на дощатый пол, и вся компания за столом разразилась хохотом. Шишига осуждающе поглядела на шутников и решительно направилась к Бурану.
– Иди к нам, не стесняйся, – проговорила она и протянула руку, заметив, как пристыженный гость слегка попятился к выходу.
Но доброта в голосе девушки остановила его, и он аккуратно взялся за ее хрупкую ладошку своей лохматой лапой.
– Лавку поломаю, коли сяду, – негромко пробасил Буран, медленно ступая за Шишигой.
– А ты сундук бери, – с улыбкой ответила та, – теперь это твой стул будет.
Великан довольно хмыкнул и присоединился к трапезе, но посуду все же брал с осторожностью – не хотел расстраивать маленькую хозяйку. Уже позже она узнала, что, вопреки своей неуклюжести, Буран был хорош в плотничестве. Он споро управлялся с деревом – мастерил, строгал, выпиливал, шкурил, и неказистые бревна в его лапах превращались в аккуратные полочки, скамейки, кадушки и табуретки.
Когда Шишига упала в реку, Буран первым оказался поблизости – заметил припорошенные следы, ведущие через поле, и бросился вниз по тропе. Ломая остатки мостков мощными ногами, шагнул в воду и принялся шарить лапами в воде, пока не нащупал почти бездыханное тело. Он бережно отнес девушку в дом и принялся хлопотать над ней так уверенно и ловко, что никто не решался и слова вставить.
Шишига очнулась среди ночи и задергалась в плотном коконе из одеяла, спросонья решив, что это тяжелый набухший тулуп снова тянет ее ко дну. Она чувствовала, как тело потряхивает от озноба. Ей на лоб легла мягкая лапа и тихонько погладила.
– Баю-бай, баю-бай, поскорее умирай, выроем могилку, похороним милку, засыплем песочком, повоем голосочком, – гудел Буран свою жутковатую колыбельную, покачиваясь в такт напеву.
И девушка плыла на волнах его глухого, низкого голоса, вновь проваливаясь в сон. Наутро первым, что она заметила, было отсутствие озноба. И тяжелая косматая голова, привалившаяся к ее боку. Почувствовав движение, Буран приподнялся и обеспокоенно всмотрелся в девичье лицо, но успокоился, когда поймал ответный чистый взгляд.
– Что ты такое пел ночью? – мягко спросила Шишига.
– А я что… – потупился великан. – Знамо дело, байку пел. Саму смертушку мы с тобой обманули, Аленка.
Девушка выпростала руки из-под одеяла и насколько могла крепко обняла друга.
– Спасибо тебе, Буранушка, – шептала она ему в плечо, и мех под щеками намокал от ее слез. – Ты же мне жизнь спас, жизнь спас, миленький!
– Ну полно, Аленка, полно, – басил Буран, неуклюже приобнимая в ответ, – кто б не спас-то? Всякий бы спас! Так что не надо мне тут… эт самое.
Когда через пару дней Шишига совсем оклемалась и отважилась спуститься к речке, там ее ждали новые крепкие мостки.
Девушка тряхнула головой, сбрасывая морок пугающих воспоминаний, набрала воды и поспешила к бане. Белое поле мягко искрилось в солнечном свете, то тут, то там из-под снега торчали темными пятнышками куртины засохшей травы, мерно покачивался и чуть слышно шуршал высокий неопрятный ковыль. Она оставила полные ведра и вернулась в избу, в сенях ее взгляд невольно зацепился за черную шляпу на крючке. «И все-таки интересно, кто ее забыл», – промелькнула мысль и сразу же ускользнула, уступая место более насущным заботам.
Шишига достала охлажденное тесто для пряников. Расстелив на столе и присыпав мукой плотный лист коричневой бумаги, она принялась раскатывать на нем ароматные пласты. Она вырезала из теста овечек, елочки и звезды и выкладывала получившиеся фигурки на противень, тихонько мурлыкая что-то под нос. Вскоре пряный запах гвоздики и корицы поплыл по комнате, готовые козули были вынуты из печки, а вместо них в горячее устье отправились чугунки с картошкой и кашей.
Когда приходили зимние, печка не переставала топиться: горшки с простой, но сытной едой опустошались один за другим и наполнялись вновь, а свежие пироги приходилось выпекать пару-тройку раз за день. Иногда готовили на открытом огне. Свят разжигал костер в уличном очаге, сложенном из шершавых сероватых камней, и варил на нем густую грибную похлебку или густой фасолевый суп. Все рассаживались вокруг огня на низеньких лавках, уплетали угощение и до поздней ночи делились разными историями.
– Я бы хотела уйти с вами, – сказала однажды Шишига, собирая хлебным мякишем остатки супа со стенок миски.
– Куда уйти? – не понял сидевший рядом Свят.
– Ну, туда, куда вы каждый раз уходите, – пояснила девушка. – К вам домой.
– Тебе там не место, – отрезал ее собеседник, нервно взрыхляя копытами снег.
– Почем тебе знать? – вспылила Шишига, строгий тон Свята ей не понравился. – Вы же там живете, а я чем хуже?
– Ты ничем не хуже, – уже спокойнее ответил он. – Как бы тебе объяснить…
– Ты уж постарайся, будь любезен, – недовольно перебила девушка.
Свят невольно усмехнулся, чем еще больше ее разозлил, и получил за это ощутимый тычок локтем под ребра.
– Эй, полегче, – он показательно потер ушибленный бок, но в глазах читалось, насколько происходящее его забавляет. – Так вот, наш, как ты выразилась, дом – это место не для всех. И не закатывай глаза, дослушай. Ты не могла не заметить, что все мы отличаемся от тебя. Мы не люди, Шишига.
Краем уха девушка уловила, что гудевшая вокруг болтовня стихла – все собравшиеся у очага внимательно следили за их беседой.
– Некоторые из нас раньше ими были, – продолжал Свят, бросая быстрый взгляд на своих товарищей. – Туда, откуда мы приходим и куда возвращаемся, нельзя таким, как ты. Нельзя людям. Нельзя ж…
– Свят, – на полуслове оборвал его Кит, многозначительно заглядывая в глаза, – думаю, это не так уж важно.
– Он прав, – согласился тот, – важно одно: ты просто не сможешь туда попасть сейчас, как бы тебе ни хотелось.
– Но вы же как-то попали! – не унималась Шишига, размытые ответы нечисти ее совсем не устраивали. – Как-то стали… ну, такими, как сейчас…
Она сникла, заметив погрустневший взгляд Бурана и печально опущенные усы Кита.
– Это был не наш выбор, – проговорил кот, разводя лапами.
Остальные закивали. Свят придвинулся ближе к Шишиге и взял ее руку в свою.
– Не торопись уйти. Здесь не так уж и плохо, разве нет?
– Наверное, – пожала плечами она. – Я торчу тут, кажется, целую вечность и ничего другого не видела. Я люблю этот лес, и реку, и поле, люблю, когда весной всходят хрупкие первоцветы и когда в августе наливаются красным поспевшие яблоки. Люблю треск раскаленных поленьев в моей печке и скрип досок на крыльце. Даже эту дурацкую, невесть откуда взявшуюся шляпу в сенях люблю! И вас люблю, всех вас, потому что только с вами чувствую, что по-настоящему живу. Но вы каждый раз уходите, а я остаюсь. И тогда становится так одиноко…
Шишига горестно опустила плечи и тут же ощутила на них тяжесть когтистых лап, затем еще и еще. Свят по-прежнему сидел рядом, сжимая ее ладонь. Зимние обступили их, заключая в теплое дружеское кольцо, слышалось тихое «и мы тебя любим… мы здесь… мы с тобой», и в этом тесном круге было так много важного и дорогого ее сердцу, что девушка заплакала, пряча лицо на груди Свята, но сквозь горячие слезы рвалась на волю самая искренняя и счастливая улыбка.
Шишига вытащила из печки очередной горшок и тяжело опустила его на стол. За окнами уже маячили голубоватые сумерки, и она – уставшая, но довольная своей работой – вышла во двор, прихватив с собой праздничный венок. Она пристроила его на гвоздь возле
