Оуэна заманили в капкан, и он это знал. После всех уже затраченных усилий ему пришлось напрячь свои новые ментальные способности до предела, чтобы произвести три удара молнии, и больше в нем этих сил не осталось. У него был трудный день; меч оттягивал руку; он смертельно устал, и все кости болели. И все это ни черта не значило. Он был Оуэн Дезсталкер, и обуянный адским безумием, и это безумие надо было на ком-то сорвать.
Ему вспомнилось пророчество юного эспера, что он встретит смерть на улицах Мистпорта один, без друзей, в битве без малейшего шанса на успех. Оуэн рассмеялся, и некоторые из стоявших перед ним вздрогнули от этих зловещих звуков. Это был смех человека, которому нечего терять. Оуэн Дезсталкер поднял меч, улыбнулся своей улыбкой мертвой головы и перешел на форсаж. С боевым кличем Семьи «Шандракор!» он бросился на врагов, напиравших со всех сторон, и остался только лязг стали о сталь.
Резня и бойня бушевали в узкой улочке, кровь текла ручьями по булыжнику мостовой, а потом Оуэн стоял триумфатором посреди кучи мертвых и умирающих, истекая кровью из бесчисленных ран, но не сломленный, смеясь при виде бегущих от него сломя голову уцелевших наемников.
Вот тебе и дурацкое пророчество.
Оуэн остановил форсаж и снова оказался до последней степени измотан. Шок защищал его от боли многочисленных ран, но он знал, что должен лечь и отдохнуть, чтобы его смогло исцелить наследие Безумного Лабиринта. Нельзя терять сознание посреди улицы – это может подпортить репутацию.
Достаточно твердой рукой он вложил меч в ножны и развернулся, чтобы вернуться в «Терновник», в свою комнату, но остановился, вспомнив Хэйзел и Сильвера. Снова встречаться с ними ему не хотелось. Не хотелось даже быть поблизости. Но он все же вошел в гостиницу и прошел в свою комнату. Потому что больше ему некуда было идти.
Имперский крейсер «Дерзкий» вышел из гиперпространства и лег на околопланетную орбиту возле Миста. В своей каюте капитан Барток, известный также под именем Барток Мясник, напряженно ждал какой-либо реакции от лежащей внизу планеты. Даже после Мэри Горячки выжившие эсперы планеты должны были атаковать любой имперский корабль в момент его появления. Но мгновения текли, и ничего не происходило, и Барток наконец позволил себе немного расслабиться. Новые экраны действовали. Теоретически ни один эспер или группа эсперов не могли обнаружить присутствие «Дерзкого», однако не было способа испытать экраны заранее.
Капитан Барток поднялся из своего широкого кресла и неторопливо двинулся по каюте – крупный, похожий на медведя, с медленными, неспешными движениями. Безупречный мундир, без пятнышка или пушинки, каждая складочка на своем месте. Хладнокровный и спокойный, Барток не доверял эмоциям, тем более своим. Они бывали всего лишь препятствием на пути эффективного выполнения служебных обязанностей. В большой и комфортабельной каюте царили растения, покрывавшие все стены и даже потолок. Лозы и цветы, колючие кусты и лианы переплетались друг с другом в борьбе за жизненное пространство. Стремились затмить друг друга огромные соцветия на причудливой растительности из сотни разных миров, живущие благодаря сложной гидропонной системе. Они наполняли воздух густым, тяжелым запахом, который казался терпимым только Бартоку. Он предпочитал растения людям. С цветами ему было проще, не в последнюю очередь потому, что они были предсказуемы и никогда не огрызались. На службе, где он никогда не мог расслабиться и никому не мог доверять, ему казалось, что яркие цвета и богатые запахи успокаивают, и он покидал уединение своей каюты только в случае абсолютной необходимости.
Бартоку было приказано вернуть Мист в лоно Империи. Честь, конечно, но честь чрезвычайно опасная. Разумеется, кроме него, никто не вызвался бы на это задание добровольно. Его предыдущее задание состояло в охране Склепов Спящих на планете Грендел. Шесть его звездолетов без всяких происшествий годами поддерживали карантин этой планеты, пока капитан Сайленс на «Неустрашимом» по приказу императрицы не спустился на планету и не обнаружил, что дикие ИРы с Шаба каким-то образом проскользнули через блокаду и ограбили Склепы. Даже теперь Барток понятия не имел, как это могло случиться. Его корабельные приборы и записи твердо свидетельствовали, что мимо них ничто не могло проскочить. И никто ни на одном из кораблей ничего не заметил.
Барток и его корабли были отозваны с позором, и по прибытии на Голгофу все, от Бартока до последних нижних чинов, были тщательно проверены эсперами и мнемотехниками, решительно настроенными обнаружить разгадку этой мистической истории. Крайности их методов довели некоторых испытуемых до смерти, а других до безумия, но найти не удалось ничего. Барток до сих пор с дрожью просыпается по ночам от страшных снов о том, что с ним проделывали. В конце концов он и выжившие члены экипажей были официально очищены от обвинений – только для того чтобы обнаружить, что им больше никто не доверяет. Барток не мог поставить им это в вину. Он сам втайне опасался, что Шаб мог запрограммировать его разум, вставить секретные пароли и инструкции, закопанные так глубоко, что никто не смог их обнаружить. Он не сомневался, что другим тоже приходила на ум эта мысль, и не удивился, когда получил назначение вернуться в Академию Флота инструктором. Это положило конец его карьере и дало возможность службе безопасности держать его под плотным наблюдением. А затем последовал призыв добровольцев для выполнения задания на Мист. Туда нужно было посылать только добровольцев – каждый понимал, что это почти верное самоубийство. Барток ухватился за эту возможность, как утопающий за соломинку. Шансы на успех его не волновали. Если его императрица говорит, что задание выполнимо, этого ему достаточно. И он отчаянно рвался доказать свою преданность, вернуть доверие и восстановить свое прежнее положение. Хотя он сам точно не знал, кого он хочет убедить: императрицу или себя самого. Лайонстон немедленно утвердила его начальником экспедиции. Отчасти потому, что его послужной список указывал, что он может выполнить задание, не считаясь с потерями, а еще – потому что в случае провала он и его команда не будут чрезмерной потерей. Барток это знал и был с этим согласен. Он и сам так считал.
Дверь вежливо дзинькнула и открылась, когда он рявкнул команду. Пригибая голову, чтобы не задеть свисающие с двери лианы, в каюту шагнул лейтенант Ффолкс в сопровождении репортера Тобиаса Шрека и его оператора Флинна. Тобиас, известный также под именем Тоби Трубадур, был улыбчивым, невысоким, полным, потеющим человечком с прямыми светлыми волосами, с цепким, как стальной капкан, умом и без каких бы то ни было моральных принципов, о которых стоило бы говорить. Такое сочетание делало его первоклассным репортером. Флинн являл собой тип человека долговязого и неуклюжего, с обманчиво честным лицом. Камера сидела у него на плече, как одноглазая сова.
Тоби и Флинн были персонально выбраны самой императрицей для освещения взятия Мистпорта в средствах массовой информации. На нее произвели сильное впечатление их материалы о Восстании на Техносе III, и она дала ясно понять обоим, что от данного назначения им благоразумнее было бы не отказываться. Если, конечно, их устраивает нынешнее местоположение их жизненно важных органов. Оба они не понимали, является это задание наградой или наказанием, но у них хватило здравого смысла не спрашивать. И потому Тоби и Флинн сказали: «Конечно, Ваше Величество. Спасибо, Ваше Величество», – и подумали, как же им, черт подери, там выжить.
