Какая мрачная погода! Какая тоска и серость... Ах, с какой радостью сбросила бы она с себя ярмо вынужденного одиночества и этого постылого затворничества! С какой лёгкостью отказалась бы от того учения, которое с такой жадностью впитывала в себя в течение стольких лет, свято веря в то, что стала избранницей древнейшей из богинь!..
За стенами дома весталок прогрохотал гром. Альбия вздрогнула, встала, походила по комнате, выпила воды из кувшина и снова села на ложе. Сон не приходил, а тоска становилась всё глубже, и сильнее охватывало отчаяние.
О боги всемилостивые, что случилось с ней? Может быть, она стала жертвой собственного воображения? А, может, сходит с ума? С того дня, как она в последний раз видела Марка Блоссия, прошло уже немало времени, а она всё ещё не может забыть его. Наверное, он даже не вспоминает о ней... И, конечно, у него есть новая возлюбленная – та, которая может распоряжаться своей жизнью как ей захочется, которая может не таясь любить Марка и без стыда принимать его любовь.
«Нет, я не должна думать о нём, – убеждала себя Альбия. – Я посвящена Весте и буду служить только ей...»
Но тут она вспомнила, как искала защиты у другой богини – лучезарной Киприды – и обомлела. Она совершила предательство, святотатство – и кара постигнет её, если... Если она раз и навсегда не отречётся от своей любви. Вместе с тем Альбия вполне, всем сердцем осознала ясную истину. Ей уже не спастись – мир, созданный её воображением, рушился под натиском земных страстей. Всё труднее было отстаивать крепость святой веры – она грозила засыпать её обломками...
Сомнения, душевное напряжение стали невыносимыми, и Альбия бросилась бежать из комнаты, казавшейся ей темницей.
Через небольшой переулок девушка вышла к своему дому, утопавшему в зелени густого сада. Тяжёлые капли дождя пригибали ветви деревьев; в водосточных трубах журчала вода, потоками сбегавшая на землю и смывавшая отпечатки ног. Альбия вскинула голову, зажмурилась и подставила лицо упругим дождевым струям.
Вдруг чья-то ладонь опустилась ей на плечо, и девушка, оглянувшись, увидела кормилицу. Басса смотрела на неё с улыбкой и бесконечной жалостью, а в глазах её, ясных и добрых, читалось всепонимание.
Альбия хотела заговорить с ней, но голос её пресёкся, губы дрогнули, и она заплакала. Старая служанка молча взяла её за руку и повела в дом.
– Мне страшно за тебя, Альбия, – сказала Басса после того, как весталка, сменив одежду и просушив волосы, села на скамью в перистиле, освещённом александрийскими светильниками. – Я знаю, как велика власть Киприды над слабым человеческим сердцем, знаю, что тот, кто одержим любовной страстью, готов на любое безумие. И я боюсь за тебя, дитя...
Басса уже давно поняла, что происходит с девушкой. Она видела попытки Альбии справиться с новым для неё чувством и понимала, что не может помочь ей. Слишком серьёзным оказался её соперник. Впервые увидев его, Басса сразу ощутила исходящую от него силу – такую, которая заставляет людей терять осторожность и подчиняться ему. Обаяние – мощное оружие, а этот человек искусно владел им. Люди, подобные Марку Блоссию, непредсказуемы и, скорее всего, опасны, – так думала Басса, не без причины беспокоясь об участи Альбии.
– Неужели ты сможешь пренебречь законами и добродетелью ради преступной страсти к человеку, который так легко играет женскими судьбами? – взывала кормилица к благоразумию Альбии.
– Но я не считаю себя преступницей за то, что полюбила этого человека, – возразила ей весталка в негодовании.
Басса посмотрела на свою любимицу грустно и немного изумлённо; помолчав какое-то время, она обняла девушку и ласково сказала ей:
– Тебе необходимо отдохнуть: ты слишком взволнована, ты устала. Проведи эту ночь под родным кровом и постарайся привести в порядок свои чувства. Я знаю, ты справишься... и да поможет тебе твоя богиня...
Глава 20По возвращении в Рим Деллия, снедаемая ненавистью к Марку Блоссию, не могла найти себе места. Она продолжала вести прежний образ жизни, но под личиной беспечного веселья и присущего ей легкомыслия скрывались удивительное терпение и лихорадочная работа мысли. Глядя на эту красивую жизнерадостную и беззаботную женщину, невозможно было поверить в то, что отныне жизнь её посвящена лишь одной цели – мести.
Однажды после полудня, едва Деллия встала с постели, в её кубикул стремительно вошла Сира, самая преданная из её служанок.
Молчаливая и мрачная в обществе незнакомых ей людей, эта молодая крепкая телом рабыня-сирийка преображалась, когда оставалась наедине со своей госпожой. Она была доверненным лицом Деллии, ей была известна тайная жизнь взбалмошной, ненасытной в развлечениях римлянки, и она очень гордилась этим.
– Он в Риме! – выпалила Сира и опустилась у ног своей госпожи.
Деллия ничего не оветила, и только её продолговатые, со вздёрнутыми кверху внешними уголками глаза вспыхнули зелёным огнём. Она молча подошла к столику и взяла лежавшее на нём серебряное зеркало; на его тыльной стороне был выгравирован рисунок, изображавший дико мечущихся Марса и Венеру. Повернув зеркало к свету, Деллия долго рассматривала своё лицо. Наконец она разомкнула уста и властным голосом произнесла, обращаясь к Сире:
– Приготовь всё для выхода.
Римский Форум бурлил. У портиков храмов и других зданий, как всегда, толпился и галдел праздный люд. У ростральной трибуны прохожие замедляли шаг, слушая речи случайных ораторов. Сновали разносчики мелкого товара и водоносы; кричали, зазывая покупателей, торговцы фруктами, орехами и сладостями. В лавках зеленщиков и молочников спорили простые горожанки, а их знатные соотечественницы высокомерно взирали на них, выглядывая из своих паланкинов. В толпе свободных граждан было немало жрецов, всякого рода магистратов, чужеземцев, гладиаторов и рабов. С городскими жителями смешивались крестьяне из дальних провинций, которые в поисках работы отважились ринуться в ревущую жестокую западню, каким стал к началу императорской эпохи прославленный город Ромула.
Рослые рабы-каппадокийцы, нёсшие паланкин, миновали Новые лавки и остановились неподалёку от храма Венеры-Очистительницы. Между пурпурными занавесками китайского шёлка появилась белая холёная рука, от запястья по локоть унизанная золотыми браслетами. Сопровождавшая паланкин сирийка тут же откликнулась на этот немой призыв и просунула за занавески свою коротко стриженую голову.
– Что скажешь, Сира? – раздражённо спросила Деллия, обмахиваясь украшенным жемчугом веером, своими яркими красками напоминавшим хвост павлина.
На золотистых одеждах римлянки переливалась бирюза; вокруг головы трепетала вуаль, пришпиленная к волосам золотой булавкой с крупным жёлтым топазом.
– Где же он? – допытывалась Деллия, и в голосе её звучали злость и нетерпение. – Ты уверяла меня, что он будет ждать. Я не намерена охотиться за ним целый день – я и так уже изнываю от жары.
И она принялась яростно обмахиваться веером.
