и про соты, и про дедуся, что ему тоже хотелось поужинать. Только тогда спохватились, когда в котелке показалось дно. Испуганно переглянулись и опустили от стыда глаза.
И как это у нас вышло, что вдвоем съели весь кулеш? Какой позор!
— Вы нас простите, дедусик… — еле выдавил я из себя.
Оксана лепетала:
— Простите, простите…
— За что? — вроде бы даже удивился дедусь.
— За кулеш, мы его весь съели…
— Ну чего уж там! — махнул дедусь рукой. — Не печальтесь, я себе еще сварю. Это вы меня простите: испортил я вам такую вкусную вечерю — кулеш ведь меду не ровня.
«Неужели дедусь серьезно так считает?» — удивился я.
Пристально вгляделся в его глаза: знал, какой дедусь хитрец и шутник. Заметив в них лукавые искорки, понял: он просто подтрунивает над нами.
Еще бы не подтрунивать: так неосторожно и глупо мы повели себя сегодня. Неловко мне стало и вместе с тем смешно.
Дедусь тоже заметил, что я обо всем догадался, и не стал больше прикидываться. Весело рассмеялся и сказал:
— Ничего, теперь будете знать, что нельзя все время лишь сладеньким питаться. В жизни надо всего отведать: и медку, и черного хлеба…
Прощание
с Калиновкой всякий раз навевает на меня легкую грусть.
Заканчивается август, заканчиваются мои школьные каникулы, заканчивался папин и мамин отпуск. Пришла пора возвращаться домой, в Киев.
В день отъезда — а это было воскресенье — провожать нас пришло много родственников, и среди них, конечно же, Тарас, Юрко, Петро и Василь.
Тетки принесли нам множество всевозможных гостинцев. Кто банку варенья или повидла, кто мешочек сушеных фруктов или грибов, кто узелок грецких или лесных орехов. Тетя же Мария, мама Петра, Василя и Оли, принесла «на дорогу» зажаренного индюка и десятка три вареных яиц, точно мы собирались невесть в какую дальнюю дорогу.
И хлопцы пришли со своими подарками.
Тарас подарил мне толстый альбом-гербарий калиновских растений.
— Чтобы напоминал тебе в Киеве о нашем селе, — сказал он.
Петро не пожалел своего самого счастливого рыбацкого крючка и гибкого удилища, чтобы я побеждал всех киевских рыболовов.
Василь дал плоский сизый камешек, который нашел за селом, на древнем скифском или казацком кургане. Он уверял, что это осколок метеорита, потому что собственными глазами видел, как над полем, где высится курган, пролетало темной ночью раскаленное космическое тело и рассыпало роями разноцветные осколки, как бывает во время праздничного фейерверка. Он сказал, что если я ему не верю, то могу сходить в планетарий показать там камешек, и тогда удостоверюсь, что Василь не обманывает.
— Я там уже был и показывал, когда мы ездили всем классом на экскурсию, — сказал Василь.
Пока хлопцы вручали мне подарки, бабуся с мамой разостлали во дворе под шелковицей домотканые полосатые дорожки, клеенку, на нее поставили макитру[1] теплых пахучих пирожков с творогом, несколько мисок со сметаной и ряженкой и пригласили всех угощаться.
А тут и дедусь пришел с пасеки. Он вынес из погреба на большом цинковом противне целую пирамиду пчелиных сотов с медом и бутыль настоянного на поджаренном ячмене и сушеных грушах-дичках холодного березового кваса.
Все расселись вокруг «стола» и охотно угощались пирожками, квасом и вели оживленный разговор.
А потом между Тарасом, Петром, Юрком и Василем разгорелся спор: какая нынче профессия самая главная? Тарас был убежден: сейчас больше всех ценятся те, кто изучает и оберегает природу. Петро и Василь, конечно же, стояли за космонавтов, с которыми, по их мнению, никого и сравнивать нельзя. А Юрко твердил свое: и прежде и теперь самые главные — хлеборобы. Недаром же говорится: хлеб всему голова.
Оксана, слушая их, тоже вмешалась в спор.
— Вы все неправы, — сказала таким тоном, будто она учительница или воспитательница детсада. — Чтоб вы знали, лучше всего быть врачом-окулистом, как моя мама!
Никто не стал ей возражать.
Дедусь, сидевший рядом с хлопцами, слышал их разговор, однако не вмешивался. Но когда гости, поев, наговорившись, стали вставать, потому что подходило время идти к автобусной остановке, подозвал спорщиков и меня к себе и сказал:
— Слушая вас, я вспомнил одну очень древнюю, но мудрую притчу. Она словно бы и не о том, о чем вы спорили, но если хорошенько подумать, то, может, и о том… Речь в ней идет о такой обыкновенной и известной вам вещи, как
пшенная каша
Встретились в пути пятеро странников. От голода им животы к спинам подтянуло, а есть нечего: путь был долгим, кончились припасы.
— У меня осталась лишь торбочка пшена, — размышлял вслух один. — Если бы к нему горшок, да воду, да огонь, да соль, можно было бы кашу сварить.
— У меня есть горшок, — отозвался другой.
— А у меня вода, — сказал третий.
— А у меня огонь, — молвил четвертый.
— А у меня соль! — воскликнул пятый.
Обрадовались, давай вынимать из узелков, что у кого было.
Но тот, у кого осталось пшено (он был очень жадным), сказал:
— Вы все знаете, что пшено — самое главное для каши. Поэтому мне полагается больше каши, чем каждому из вас.
— Без горшка тоже каши не будет, — возразил второй странник.
— И без воды, — сказал третий.
— И без огня, — заметил четвертый.
— И без соли, — заключил пятый.
Заспорили они, но так ни к чему и не пришли из-за того жадюги.
Идут надутые, а есть все сильнее хочется.
Тогда жадина обратился к страннику с горшком:
— Давай вдвоем приготовим кашу: мое пшено, твой горшок, — вдвоем и съедим.
Подумал, подумал тот, не хотелось ему соглашаться, но голод не тетка, пришлось согласиться.
Высыпали пшено в горшок, но что они с ним ни делали — и терли, и палкой вымешивали, — а каши так и не получилось.
— Пожалуй, без воды не обойтись, — сказал странник с горшком.
Хоть и не хотелось жадному делить кашу на троих, однако пришлось согласиться.
Пригласили третьего, залили пшено водой. Долго мокло оно, грели горшок, укутав в свои одежды, выставляли на солнце, а попробовали — ни то ни се, на пищу совсем не похоже.
Подумали, посоветовались и решили, что не обойтись им и без огня.
И вот горшок на огне. Клокочет, бурлит, брызги выбрасывает в разные стороны, аппетит нагоняет.
Не дождались даже, пока пшено разварится, набросились на горшок с ложками. И хотя и говорится, что голодному и опенки — мясо, но только почему-то никто из них это варево есть не стал. Один попробовал и скривился, так же и второй, и третий… И
