Маева нашла в себе силы произнести, чуть заикаясь:
– Takk, герр Бьёрнсен.
Его имя ей было знакомо по рассказам Питера. Его лицо – даже слишком знакомо. С того дня, когда он их спас.
Он увел ее прочь из толпы, к скамейке у самой воды. Она была благодарна ему за рыбу и поэтому не возражала, хотя ей хотелось побыть одной. Хотя у нее были сомнения, можно ли ему доверять.
Запах соли, брызги морской пены в воздухе обрушились на нее, как штормовой вал. Ее захлестнул манящий плеск прибоя, рокот волн, бившихся о прибрежные камни. Она закрыла глаза, наслаждаясь мгновением чистейшего блаженства.
– Скучаете по дому? – Ганс пристально посмотрел на нее и перевел взгляд на море. Светлая щетина на его обветренных, обожженных солнцем щеках отливала рыжиной. – Я знаю, что это такое. Когда я на суше, я тоже тоскую по морю.
Маева слегла улыбнулась, благодарная за эти слова, за некую общность, как будто возникшую между ними. Ее приятно удивило, что такой крупный и грубый с виду мужчина может быть таким чутким. Его доверительное признание в тоске по морю почему-то не ощущалось вторжением, нарушающим ее границы. Скорее – общим секретом, мостом искренности между двумя незнакомцами.
Он продолжал говорить:
– Зима была долгой. Трудно, наверное, было сидеть на отшибе, не видя вообще никого вокруг… Да еще с таким мужем, как Питер.
Она удивленно взглянула на него.
Он улыбнулся озорной улыбкой:
– Я имею в виду, иногда он, наверное, бывал просто невыносимым. Учил вас новым словам, словно он сам их придумал.
Она помедлила и кивнула:
– Да. То есть нет. Он был… Все было… – Она растерянно замолчала. А как все было, если по правде? Каким словом выразить все, через что ей пришлось пройти, все, что она чувствует по отношению к этому месту? К своей новой жизни, к своему мужу, к своему будущему ребенку?
Ганс договорил за нее:
– Сокрушительно.
Она ничего не сказала, но молчание само по себе было ответом.
Он откусил кусок рыбы и принялся громко жевать. Потом указал в сторону рынка:
– Я знаю, что Питер хочет самого лучшего и для вас, и для вашего малыша. Но вам надо знать… Иногда его поражает снежная слепота. – Его взгляд стал серьезным.
Она вопросительно вскинула голову.
– Он видит свет, но не видит, что происходит за пределами света.
– А… – сказала она, по-прежнему не совсем понимая.
– Здешние жители. Они не любят чужих. Все дело в страхе. Они боятся того, что там, наверху. – Он небрежно взмахнул рукой, указав в небо. – Боятся, что прогневили богов своей новой верой. Боятся, что новый Бог будет грозным и гневным. Так или иначе, их души прокляты на веки вечные: им либо гореть в христианском аду, либо мерзнуть в бескрайних льдах Нифльхейма.
Маева пыталась прожевать жесткий кусок сушеной рыбы.
Ганс крутил пальцами нитку, торчащую из штанины.
– В ваших краях, там, откуда вы родом, наверняка происходит что-то подобное. – Он ковырнул затяжку распухшим пальцем, потер дырочку на штанах. – Вера в древних богов убывает повсюду.
Но не для меня. В плеске прибоя ей слышался шепот. Один… Жар прилил к щекам.
Ганс откусил еще кусок рыбы и проговорил с набитым ртом:
– Поэтому они вас и не любят.
Маева судорожно сглотнула:
– Что вы сказали?
Он примирительно поднял руки:
– Нет, я имею в виду совершенно другое… Вы напоминаете им о том, во что они верили раньше. Прежде чем христиане решили, что все в этом мире греховно. Что все, что есть радостного и приятного, придумано дьяволом. – Он усмехнулся. – Чувство вины – та же страсть. Просто одетая в волчью шкуру.
– Но сегодня все празднуют летнее солнцестояние. Разве новая вера допускает такие празднества? Разве они… разве вы не зовете себя христианами?
– Только когда это выгодно. – Он протянул ей руку для рукопожатия. – Но чаще всего я зовусь Гансом.
Она хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Он посмотрел на нее очень пристально и серьезно, а потом вдруг рассмеялся, хлопнув себя по колену. Маева уже не могла сдерживать смех, и, видя, как она тихонько смеется, Ганс расхохотался еще громче прежнего. Было так хорошо и приятно дать себе волю, хоть ненадолго отбросить обычную сдержанность и снова почувствовать себя живой! У Маевы уже давно не было так легко на душе. Вскоре они оба безудержно хохотали, согнувшись поплам, и никак не могли остановиться.
– Радостно видеть, что людям так весело на нашем празднике.
Маева вмиг перестала смеяться, все настроение разом сошло на нет. Она подняла глаза и увидела дородного человека с потным сердитым лицом, хмуро глядевшего на них с Гансом. Магистрат.
– Я смотрю, вы раскошелились по случаю солнцеворота. – Магистрат указал на веревку с тремя узлами, висевшую у Ганса на поясе.
Ганс улыбнулся:
– Какой же рыбак устоит, если ему обещают контроль над ветрами, а, Иннесборг?
Магистрат фыркнул:
– Морской узел. Глупости и суеверия. Только деньги на ветер.
– Тут я согласен. Ради попутного ветра уж можно потратиться. Зря я пожадничал. Надо было взять больше узлов. Чтобы уж наверняка защититься и от дурной погоды, и от дурных людей. – В глазах Ганса зажглись озорные искорки.
Иннесборг пропустил его слова мимо ушей.
– Фру Альдестад… Маева, да?
Ганс проговорил с набитым ртом:
– Хорошее христианское имя, да, магистрат? – Ганс усмехнулся и подмигнул Маеве. Она натянуто улыбнулась в ответ, прежняя непринужденная легкость бесследно исчезла. Чтобы хоть как-то отвлечься, Маева откусила еще кусочек рыбы.
Магистрат на миг растерялся, а затем снова нахмурился:
– А почему вы сегодня не в море, герр Бьёрнсен? Разве вам не положено ловить кальмаров или охотиться на тюленей? В крайнем случае потрошить и освежевывать туши для общинного пира?
Маева чуть не подавилась кусочком рыбы.
Ганс сощурил глаза:
– У меня выходной. Небольшой приступ spekkfinger[40]. – Он поднял вверх указательный палец, распухший и красный. – Издержки профессии.
– Вы могли бы помочь нашим женщинам готовить еду. Я уверен, что этот недуг не помешал бы вам справиться с женской работой, – язвительно проговорил Иннесборг.
– Я уверен, что ваша жена высоко ценит ваши познания в области женской работы, герр Иннесборг.
