ограничивают. Предположим, вы поймали момент и желаете показать его скрытое наполнение — но техника не позволит вам вырваться за пределы неких заданных рамок… Художник же, стоя с красками перед чистым холстом, имеет значительную свободу манёвра. Проблема в том, что свобода эта приводит к метаниям… Мозг кипит, пытаясь отыскать способ передать непередаваемое…
Ферхойтен поморщился и осторожно потёр висок. Стэн снова слегка напрягся, но нет — никаких припадков и в этот раз не последовало.
— Значит, картина с лунами заставила вас понервничать? — спросил Стэн. — Поэтому вы назвали её «паскудной»?
— Понервничать — это мягко сказано… В ту ночь облака раздвинулись, вышла Падчерица. Ненадолго, минут на десять, но я смотрел, как заворожённый. И мне казалось, что от луны исходит не просто обычный свет, а нечто иное… Впрочем, нет, погодите, я объясняю неправильно… Луна сама по себе не была источником мистических эманаций, но факт её появления послужил неким раздражителем, встряхнул моё восприятие… Как будто я визуально нащупал новую грань пространства… И подумал при этом — а если бы и Падчерица, и Мачеха появились одновременно? Каков был бы эффект? Подумайте — мы ведь практически никогда не наблюдаем их вместе. Я, по крайней мере, не могу вспомнить ни одного подобного случая…
— Да, пожалуй, вы правы, — согласился Стэн, поразмыслив. — Я тоже, кажется, ни разу не видел две луны сразу. Но ведь они и не ходят парой. У них разный, ну… астрономический график или как это правильно называется…
— Астрономия ни при чём, я специально перепроверил. То есть, конечно, графики появления у них разные — когда Мачеха восходит, Падчерица идёт на закат. Они будто не хотят друг с другом встречаться, не зря же их так прозвали… Но всё равно — какое-то время они находятся на небе вдвоём! Около двух часов ежесуточно! Согласитесь, это не так уж мало… Да, я всё понимаю — сплошная облачность, просветы очень редки. Тут и одну луну увидишь не каждый день — но хоть изредка-то двоелуние должно быть!
— Странновато, не спорю. И неплохой сюжет для картины.
— Дело здесь не только в сюжете, — сказал Ферхойтен. — Повторюсь, двоелуние — не источник трансцендентальности, но её сопутствующий признак… Или, если угодно, намёк, катализатор художественного поиска… Так мне кажется… И я бросился в этот поиск, как в омут! Попытался прорваться сквозь внешний слой визуальности, разглядеть под ним глубинные смыслы… И что-то вроде бы получилось! Но перенести на холст удалось лишь малую толику — а самое главное потерялось, просочилось сквозь пальцы. Я переделывал картину снова и снова, пытаясь ухватить больше, и это вымотало меня, измочалило до предела…
Он смолк, поморщившись недовольно. Стэн решил уточнить:
— Поэтому вы и обратились к доктору Гланцу?
— Он сам меня пригласил. У него откуда-то был мой номер — впрочем, вполне возможно, что мы и правда обменивались визитками. Я не слишком внимателен к подобным вещам… Выставка уже шла, посетители обсуждали картину — а я досадовал, что не смог довести её до ума. И чем дальше, тем сильнее я злился, пока не понял — надо наконец разорвать этот порочный круг, сменить обстановку. Ну и вот, пару дней назад приехал-таки сюда…
— Позвольте ещё один неделикатный вопрос? Доктор меня уверил, что здесь — санаторий, а не лечебница. Но я заметил, как раздают лекарства…
— Ах, это… — Ферхойтен вяло махнул рукой. — Просто успокоительное, принимать можно по желанию, насильно не заставляют. Мне, как видите, помогло… Но у всякой медали есть обратная сторона…
— О чём вы?
— Здесь я пациент, постоялец, гость — кто угодно, только не живописец. Да, я успокоился и расслабился, мне это было нужно. Но подобная дрёма несовместима с творчеством — во всяком случае, для меня. Без внутреннего накала, без эмоционального выплеска я — балласт для искусства… В общем, здешнее заведение — место чудесное в своём роде. Надо лишь вовремя отсюда убраться…
Последнее замечание — или, вернее, его возможное толкование — не понравилось Стэну. Он переспросил:
— А с этим могут возникнуть сложности? Ну, с тем, чтобы «убраться»?
— Надеюсь, нет, — пожал плечами Ферхойтен. — Хотя дня на три я тут ещё задержусь. Вы видели здешних медсестёр? Они того стоят…
Разговор уже явно надоедал художнику, и Стэн спешил выжать максимум:
— Вы очень интересно рассказывали о вашем подходе к живописи. А многие ли его разделяют среди ваших коллег? Ну, в смысле, ловят неуловимое, ищут скрытые смыслы…
— А вы, я смотрю, умеете ставить вопрос ребром… Сильно подозреваю, что абсолютному большинству начхать на поиски скрытого. Искусство их интересует сугубо в денежном выражении… Не подумайте, впрочем, чем я их осуждаю. Я и сам отнюдь не бессребреник. Разница в том, что деньги я хочу получать за что-то по-настоящему сильное… Если брать знакомых художников, то у меня, пожалуй, только один настоящий единомышленник — Эрик Белл. Задиристый паренёк, но талантливый…
— Он тоже здесь, в санатории?
— Эрик? — удивился Ферхойтен. — С чего вы взяли? Мы с ним не виделись уже пару недель, он куда-то запропастился. А вот раньше мы много с ним говорили о той самой «ловле неуловимого». Он испытывал примерно такие же затруднения, что и я, даже раскромсал одно из своих полотен. Но в конце концов написал картину, о которой мечтал.
Глава 10
— Ого, — сказал Стэн. — И что же Эрик изобразил на этой картине? Вы её видели?
— Мы с ним столкнулись на улице — он был возбуждён, глаза у него горели. Он буквально обрушил на меня поток слов. Мне даже показалось в первый момент, что он под «волчком», но нет. Это было нечто вроде творческой эйфории — его опьянил успех. Эрик бормотал что-то насчёт того, что серая полоса наконец закончилась и он добился, чего хотел, прорвал барьер восприятия… Несмотря на этот сумбур, я был крайне заинтригован. Но, как назло, опаздывал на другую встречу. Решил, что зайду попозже и посмотрю картину. Однако на следующее утро я его уже не застал. Картина тоже пропала. Странный вообще-то случай…
— Не застали, ну да… — пробормотал Стэн. — И почему я не удивлён?
— Что, простите?
— Это я о своём, не обращайте внимания. Мне было бы тоже интересно взглянуть на эту картину. Может, подскажете, где найти вашего приятеля?
—
