Впервые Альфред Нобель указан под собственным именем как въезжающий в Россию (откуда – неизвестно) третьего июля 1851 года. Тогда его, 17-летнего, именуют «инженером», как и его братьев. Во второй раз он регистрируется аналогичным образом 26 июня 1852 года44.
Третья находка того же периода еще более проясняет картину. Документ хранится в Архиве военно-морского флота в Санкт-Петербурге. Это доверенность, датированная 5 сентября 1851 года. В тот день отец шестерых детей Иммануил предоставляет «любезному сыну» Альфреду Нобелю полномочия «управлять и распоряжаться всеми делами моими везде, где я сам на то законное право имею представлять, получать и переменять залоги и деньги».
Вывод первый: осенью 1851 года Альфред Нобель находился в Санкт-Петербурге (и Иммануил испытывал безграничное доверие к своему почти 18-летнему сыну). Вывод второй: Альфред Нобель не был в отъезде ни два, ни три, ни четыре года. Скорее всего, он совершил две самостоятельные поездки, одну – до лета – осени 1851 года, вторую – после.
Так когда же он побывал в США? Друг, работающий в библиотеке в США, просматривает списки пассажиров Атлантических линий XIX века в компьютерных базах. Поначалу результаты удручают. Ни один швед по фамилии Нобель не прибывал в эти годы в Нью-Йорк. Зато, как вскоре выясняется, был один русский. В списке пассажиров на борту парохода Arctic, прибывшего в Нью-Йорк из Ливерпуля 8 марта 1852 года, значится инженер Альфред Нобель. Он зарегистрирован как русский и, похоже, сообщил капитану, что ему 20 лет. Загадка разгадана. Альфред сперва съездил в Париж и вернулся домой, а затем отправился в США.
Единственное, что нарушает хронологию, так это датировка юношеского стихотворения. Некоторое время я размышляю, и меня переполняет сочувствие. Само собой, Альфреду Нобелю показалось естественным написать задним числом 1851 год, хотя некоторые части стихотворения (например, строки об океане) были дописаны позднее. Еще не раз Альфред будет возвращаться к этому тяжелому для него 1851 году, к той трагедии, которая оставила такой глубокий след в его душе.
Я считаю вероятным, что Альфред Нобель отправился учиться в Париж в возрасте почти семнадцати лет до зимних холодов в 1850 году.
* * *
Прошло два года после февральской революции 1848 года, а Франция по-прежнему оставалась республикой. Ее президент Луи-Наполеон Бонапарт после стратегического заигрывания с левыми силами одержал сокрушительную победу на выборах 1848 года. Однако не зря он носил фамилию Бонапарт. Втайне он вынашивал планы, больше смахивающие на амбиции его дяди, императора Наполеона I, чем на либеральное народное управление, которое было целью восставших в 1848-м. Луи-Наполеон Бонапарт мечтал возродить французскую империю. Однако на этот шаг, по сути – государственный переворот, он пошел лишь в 1852 году.
Президент с амбициями императора несколько лет прожил в изгнании в Лондоне, прочувствовав ценность парков и открытых пространств, обеспечивающих больше света и воздуха в городах. Вскоре он позаботится о том, чтобы и Париж изменился в том же направлении, однако город, куда прибыл осенью 1850 года Альфред Нобель, был по-прежнему тесным, шумным и весьма убогим. Как писал сатирик-современник, старый центр Парижа – Лез-Аль, кварталы вокруг Лувра, острова Сите и Сен-Луи – более всего напоминали клоаку. Между высокими, пострадавшими от сырости фахверковыми домами пролегали кривые, мощенные булыжником улочки, проложенные наобум. Запертый между средневековыми фасадами воздух стоял неподвижно, и разве что в виде исключения сюда пробивался солнечный луч. По улицам реками текли сточные воды. Город представлял собой бесконечную санитарную катастрофу, вспышки холеры случались одна за другой.
Узкие улочки, где расстояние между домами порой составляло меньше метра, создавали чудовищные транспортные пробки. Лошадей и экипажей в центре Парижа становилось все больше, и, когда возникали заторы в движении, дело нередко заканчивалось потасовкой. Уже в 1843-м лучшие умы страны забили тревогу, указывая на острую потребность в расширении улиц «в городе, где каждая минута на счету»45.
Многих путешественников, впервые прибывших в Париж, шокировал постоянный оглушительный шум. Прогуляться по французской столице в 1850-е годы было все равно что погрузиться в несмолкаемую какофонию шумов. Зазывные крики уличных торговцев и ремесленников, звуки гармошки и кларнетов, пытающихся соперничать с грохотом колес по булыжной мостовой. На улочках теснились акробаты и жонглеры, шарманщики и бродячие театры марионеток. Тут же вертелись шуты, толкались наперсточники, фокусники, а также прочие мошенники и шарлатаны. Мальчикам – разносчикам газет – приходилось кричать во весь голос, чтобы пробиться сквозь весь этот гвалт с последними новостями.
Париж являл собой огромную сцену для невольной массовой публики. Прохожие то морщились от ужасного гама, то останавливались в восторге, чтобы послушать прекрасно поющего тенора.
Большую часть времени Альфред Нобель намеревался провести у наставника профессора Зинина Жюля Пелуза, который был профессором в Политехнической школе в Латинском квартале. Пелуз успевал все. Он заседал во французской академии наук, где тремя годами ранее зачитал письмо своего ученика Собреро о только что открытом нитроглицерине. К тому же он являлся одним из выдающихся исследователей в Коллеж де Франс и президентом монетарной комиссии. Сорок лет спустя он станет одним из семидесяти двух выдающихся французских ученых, чье имя будет выгравировано на Эйфелевой башне – манифесте современных технологий46.
При этом Пелуз не уставал заниматься в своей частной химической лаборатории с юными дарованиями типа Альфреда Нобеля. Странно было бы, если б во время этих занятий знаменитый француз ни разу не упомянул об успехах Собреро с нитроглицерином.
* * *
В Париже имелись также уличные проститутки и бордели. Кокотки и гризетки тысячами сидели в кафе, театрах и кондитерских, толпами бродили вдоль популярных бульваров. Телом торговали повсюду, днем и ночью. Париж XIX века называли «современным Вавилоном» и «городом соблазнов», что вряд ли могло ускользнуть от юных студентов-иностранцев. И Альфред Нобель не был исключением47.
Судя по юношескому стихотворению «Загадка», первое пребывание в Париже стало для молодого Альфреда испытанием. Он чувствовал себя одиноким и забытым. Друзья, которых он себе завел, оказались обманщиками и притворщиками. Женщины насмехались над ним, стоило ему проявить интерес. В конце концов, столкнувшись с всемирно известным легкомыслием, он, похоже, потерял почву под ногами. Или, как он сам пишет: «Когда нас страсть одолевает, / Обычный фрукт надоедает, / И грех нас может взять в полон, / И ослепить способен он. / Я мед греха испить был рад, / Но понял я – в той чаше яд».
Этот опыт – вероятно, сексуальный дебют – принес поэту Альфреду Нобелю разочарование, привел его в состояние мрачной удрученности. Раскаиваясь, он предавался презрению к самому себе. Сладость поцелуя женщины проходит, «дурное послевкусие оставив», сокрушался он в своем стихотворении.
17-летний Альфред мог, конечно, написать о более приниженном разочаровании, возможно, испытывая негативные эмоции из-за неожиданного венерического заболевания, однако его поэтичные образы открывают более широкие жизненные горизонты. Начитавшись стихотворцев-романтиков, поэт Альфред мечтает о том, чтобы найти чистую и «возвышенную» любовь. Для него истинная любовь – сама суть тех благородных идеалов, о которых он читал, прекрасная вечная истина, стоящая выше повседневных мелочей. Но в Париже он увидел лишь «водоворот греха безумный». Там все, казалось, было подчинено одному – удовлетворить «ее величество Похоть». Это приводило его в отчаяние.
