мое,
одиночество твое,
Наше, ваше, их
одиночество.
Вечер благостен и тих,
В небе празднично-прозрачном
Первая зажглась звезда,
А за ней вторая, третья,
Сотни, миллиарды звезд.
Звезды – древнее пророчество,
Музыка астрологическая
И тоска,
тоска магическая —
«Звезды, звезды, откуда такая тоска?»
Кто услышит, кто опишет
Одиночество звезды,
Одиночество мое,
одиночество твое,
Наше, ваше, их
одиночество?..
1959
«Лепестками вечности…»
Г. И.
Лепестками вечности
Вьются мотыльки,
Холодком беспечности
Тянет от реки.
Квакают лягушки на
Топком берегу.
Вспоминаю Пушкина.
Вспомнить не могу,
Что, зачем и почему,
С целию какой
В роковой его судьбе.
Ты о нем с тоской
Бредил, умирая.
Неужели ни ему,
Ни ему и ни тебе,
Не увидеть рая?
1958
«Уже не в Йере, а в Ганьи…»
Г. И.
Уже не в Йере, а в Ганьи
Холодной западной весной
В круговращеньи чепухи
Не розы, пальмы, соловьи,
А клены, жабы, лопухи —
Свидетели тоски дневной,
Участники ночной тоски.
Но одиночества тиски…
С какою пыткою, с какой
Сравниться может одиночество?
Сбылось извечное пророчество,
Зловещая насмешка рока,
до срока,
Несправедливо
и жестоко.
Ведь жизни светлое начало
Мне столько счастья обещало,
А я теперь одна стою
На скользком, гибельном краю
обрыва.
Нет в мире дружеской руки,
Которая бы удержала
В час огнедышащей тоски
Меня от гибели – паденья.
Томленье, головокружение
Над страшной бездною.
И вот
Паденье это иль полет?..
В сумасводящем вдохновении
Изнемогая, я пою —
Так, как поет пред смертью лебедь, —
Отчаянье, тоску мою.
И ангел смерти в звездном небе
Смущенно слушает меня.
1958
Портрет в рифмованной раме
«Я не только в стихах живу…»
Я не только в стихах живу,
Я живу и впрямь, наяву,
И меня нетрудно увидеть,
Разглядеть, по статьям разобрать,
Чтобы после другим рассказать
Обо мне, какой я была
В те года, что я здесь жила
Вместе с вами
На этой земле.
Но конечно, как все очевидцы,
Не запомните вы ничего.
Вот я шлю вам привет из Ниццы
И подарок на Рождество —
Мой портрет в рифмованной раме —
Сохраните на счастье его.
1950–1975
«И вот слова…»
И вот слова —
Волнуясь и стыдясь —
Ложатся, будто в первый раз,
На белый лист бумаги,
Образуя
Волшебные узоры.
Слова соединяются влюбленно,
Как некогда в Раю
Адам и Ева
В блаженной первозданной чистоте.
И музыка созвездий —
Таинственно и чудно —
Слова лишает будничного смысла
И превращает их
В стихи.
1975
«Я всегда была такой…»
Юрию Терапиано
Я всегда была такой:
Ни с другими, ни с судьбой —
Временами очень злой —
Не вступала в пререкания —
Это ведь напрасный труд.
А в саду – прозрачный пруд,
И живет в нем золотая рыбка,
Та, что исполняет все желания.
Да, я вижу – рыбка тут,
Вот ее волшебный след
В глубине жемчужно-зыбкой
Лунною блеснул улыбкой.
Наклоняясь над водой,
С чувством радостной беспечности,
Я прошу у рыбки золотой:
– Рыбочка, дружочек мой,
Дай дожить мне до ста лет
И прибавь еще кусочек вечности!
1975
«Нет, я не нахожу свои стихи…»
Нет, я не нахожу свои стихи
Прекрасными.
Как далеки они от тех
Стихов грядущих лет,
Горящих звездами в моем воображении.
Я не воздвигла памятник себе,
И даже эмигрантской нищей славой
Увенчана я не была…
Я лишь беспомощно бросаю зерна
На тернии сегодняшнего дня,
Я только сею,
Жать придут другие
Те злаки, что произрастут из зерен,
Посеянных моей рукой.
И значит, все-таки
Жила я не напрасно —
Здесь, на земле, —
Стараясь в звезды превратить
Стихи.
1975
Стихи, сочиненные во сне
Пустыня. Двугорбый верблюд.
И мы на верблюде вдвоем.
И сфинкс в песчаной дали,
И голос твой шепотком:
– Пойми, я тебя люблю,
Мы счастливы быть могли
Тогда, и теперь, и потом.
Но ты виновата кругом,
Но ты виновата во всем!..
– О чем ты толкуешь тут?
Я не виновата ни в чем —
Во всем виноват верблюд.
Отдать верблюда под суд!
1975
«Открытка – море и скала…»
Открытка – море и скала,
И на скале три пеликана.
И я подумала:
Бодлер не прав,
Поэт не альбатрос, а пеликан —
Ведь отрывает он от сердца своего
Куски, сочащиеся кровью,
Звенящие живою болью,
И превращает их в стихи,
Кормя свои стихи собою,
Как кормит пеликан своих птенцов
Своею плотью.
Мне это ясно стало,
Так ясно, что себя я вдруг —
На мимолетное мгновенье —
Увидела зобастым
