подступали к Белеву. Их удалось отбить, но образовался еще один фронт. Казанский Сафа Гирей созвал в поход ногайцев, башкир, черемисов.
В Москве узнали, что он хочет напасть. Выслали прикрыть восточные рубежи рать воевод Гундорова и Засецкого. Но они еще на своей территории столкнулись с массой казанцев. Сразиться не отважились, отступили и даже не доложили в столицу о нашествии. Воеводы Нижнего Новгорода тоже не решились дать бой, заперлись в городе. Только жители Балахны вооружились и вышли в поле, но их смяли и перебили. До Москвы известия об этом дошли с запозданием. Гундорова и Засецкого за прямое нарушение воинского долга посадили в тюрьму. Назначили других воевод, Сабурова и Карпова. Они крепко побили казанцев, разошедшися толпами для грабежей. Пленных прислали в Москву, и правительство решило не церемониться с ними. Всех казнили как бунтовщиков, нарушивших присягу.
Хотя оказалось, что говорить об успехах еще рано. Сафа Гирей специально бросил на Русь в первой волне разношерстную массу подданных, желающих пограбить. А позже выступил сам с настоящими воинами — личной гвардией, крымцами, ногайцами. Часть его войска повернула вверх по Волге. В сражении между Галичем и Костромой рать Сабурова потерпела поражение и откатилась на запад. А сам хан в январе 1537 г. осадил Муром. Татары лезли на приступы, но защитники дрались героически, ворваться в город не дали. На выручку подоспели и мещерские казаки. Нападали на тылы, обозы, мелкие отряды. Тем временем Елена Васильевна и бояре выслали свежие полки. Сафа Гирей узнал о них и велел уходить. А мещеряки «проводили» врагов, истребляя отставших.
Вот в таких условиях в Москву прибыли литовские послы. Их принял государь. Ему было шесть лет. Положенные по протоколу слова говорили уже не за него, а он сам — по подсказкам. Для этого возле трона стояли Василий Шуйский и Телепнев-Овчина. Мальчик терпеливо и с достоинством просидел весь прием. Потом, согласно этикету, он давал обед послам, но сам на нем уже не присутствовал. Бояре пояснили литовцам, что по малому возрасту ему «будет стол в истому» [99].
Переговоры стали не трудными. Московское правительство спешило замириться, чтобы не воевать одновременно с тремя противниками. Но и литовцы после своих поражений старались воспользоваться моментом, пока русским угрожают казанцы. Заключили перемирие на тех рубежах, которые занимала каждая из сторон. Литва удержала за собой Гомель. Но Россия присоединила Иваньгород-Себеж, Велиж и Заволочье с прилегающими землями. Ребенок-государь выиграл войну у враждебного короля. Обычно к этому относятся скептически. Самостоятельных решений мальчик, конечно же, не принимал. Полки в бой не водил. Просто сидел, где скажут, и говорил, что скажут. Но ведь сидел именно он. Говорил такие слова, какие в аналогичной ситуации должен произносить взрослый государь, — и они исполнялись, вели к победе.
Воины, погибавшие в Стародубе и громившие литовцев под Иваньгородом, прекрасно знали, что на троне ребенок. Но выполняли повеления, исходившие от него, шли в бой за него и с его именем. Жаловал и награждал отличившихся тоже он — для него только готовили указы, кого и чем наградить. Но и для взрослых властителей их готовят. А Божье благословение, искренняя детская молитва государя, чистого и близкого душой к Господу, разве мало значили? Он по полному праву стал победителем, маленький Иван Васильевич.
Ну а то, чего он еще не умел, дополняла его мать. Чтобы обезопасить страну от казанских набегов, она распорядилась строить на востоке ряд крепостей — Мокшан, Буйгород, Солигалич. Стали возводилиться новые стены в Балахне, Устюге, Вологде, Пронске, Темникове. А литовцам Елена приготовила совсем не приятный для них сюрприз. Начала зазывать крестьян из их владений. Переселенцам давали землю, льготы. Положение простонародья в Литве было не в пример тяжелее, чем в России. Крестьяне потекли в нашу страну — умножая ее население, а значит, и усиливая. Королевские послы в Москве изливали протесты, но русские дипломаты лишь разводили руками — смотрите сами за своими людьми. Приводили и едкое, но вполне обоснованное оправдание: наши изменники бегут к вам, и вы их не выдаете. Почему же мы должны выдавать?
Глава 6
Переворот
Сигизмунд, желая сохранить лицо перед сенатом и сеймом, сделал козлами отпущения перебежчиков, Семена Бельского и Ляцкого. Объявил: во всем виноваты они. Налгали, будто Россия слаба, и тем самым спровоцировали войну. Ляцкий, спасшийся от русской тюрьмы, угодил в литовскую. А Бельский опять сбежал, на этот раз в Турцию. Причем показал себя уже «хроническим» предателем. По материнской линии он приходился племянником последнего рязанского князя. Добился приема у султана и сообщил: он является наследником Рязанского княжества и просит помощи, чтобы овладеть им. А за это готов со «своим» княжеством перейти в подданство Сулеймана.
Тот был верен себе. Войны с Россией он избегал, но если что-то само плывет в руки, почему бы и нет? Он признал права Бельского на княжество, отправил его в Крым и отписал хану: если появится возможность посадить его на рязанский престол, пускай помогут. В Москве об этом узнали, встревожились. Пробовали выманить опасную личность. Послали Бельскому грамоту, что по молодости лет его прощают, приглашают вернуться. Но не получилось, не клюнул. А хан Сахиб Гирей после переворота в Казани наглел и задирался. Ограбил великокняжеского посла, прибывшего к нему. Потребовал в качестве посла направить к нему одного из высших сановников, Василия Шуйского или Телепнева-Овчину, регулярно выплачивать ему дары, а Казань запрещал трогать, называл ее «моей». Угрожал: «Если дерзнешь воевать с ней, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих… вступим в землю русскую и все будет в ней прахом» [117].
Московское правительство от имени государя ответило хану вежливо, но твердо: что Шуйского и Телепнева прислать невозможно, поскольку они «по юности моей надобны в государевой думе», Казань же принадлежит московским великим князьям, «а вы только обманом и коварством» присвоили ее. Впрочем, Сахиб Гирею пообещали, что Иван Васильевич готов «забыть вины» казанцев и примириться с ними, если они «добьют челом» государю и подтвердят присягу на верность. Но такое предложение делалось лишь для отвода глаз. В Москве знали цену присягам Сафа Гирея. Крым отвлекали переговорами, а в это же время начали собирать полки для похода на Казань.
Но… снова обнаружилась измена. Дядя государя Андрей Старицкий как уехал из Москвы в 1534 г., так и сидел в своем удельном княжестве. Накручивал себя
