открыла было рот, потом закрыла. Упоминание про Конрада было ошибкой. Конрад без зазрений совести развелся с первой женой, теткой Энгельберта, когда ему представилась возможность посвататься к сестре византийского императора в Константинополе.
– Ты хоть понимаешь, что натворил, Энгельберт? Ты пошел против императора Генриха!
– У меня не было выбора! Позиция Святой церкви изложена яснее некуда: людям, принявшим крест и сражающимся с неверными, нельзя причинять вред. Допустим, я попытаюсь его арестовать, он окажет сопротивление – а он обязательно окажет – и будет убит? Папа отлучит меня, и я буду обречен на вечные муки!
– Это нынешний-то папа? Этот робкий старикашка? Да он не осмелится бросить вызов Генриху!
– Отлучить Генриха ему духу, может, и не хватит, допускаю. А вот меня? Из меня получится великолепный козел отпущения. Да и почему я должен подвергать опасности мою бессмертную душу только ради того, чтобы угодить Генриху?
– Никогда не поверю, что ты больше боишься прогневать папу, чем императора! Ты ведь не настолько слеп и глуп?
– Довольно разговоров! – отрезал граф. – Я поступил по велению моей совести, а это лучший советчик. Я больше ни скажу об этом ни слова, и от тебя не услышу. Это ясно?
Темперамент у Метильдис был куда более горячий, нежели у супруга. Она быстро вспыхивала, но так же быстро погасала. Зато пожар в душе у Энгельберта было трудно разжечь и трудно побороть. Женщина поняла, что разворошила остывшие угли и те занялись, поскольку подметила, как застыло лицо мужа. Она знала, что теперь лучше выждать, пока его гнев не пройдет сам собой. Вот только время было роскошью, не доступной ей – пока суд да дело, английский король с каждым часом удаляется от Герца. Метильдис была дамой гордой, дочерью графа и сестрой герцога, не из тех, кто играет роль покорной, уступчивой жены. Но когда на кону такой куш, выбирать не приходилось.
Она положила руку мужу на плечо.
– Прошу прощения, господин мой супруг. Я воистину слишком резко говорила с тобой. Простишь ли ты меня?
Энгельберт полуобернулся к ней, и в его лице читалось удивление, но одновременно и подозрительность.
– Как правило, ты не слишком склонна извиняться, – с сомнением протянул он.
Но руки ее не сбросил, и Метильдис это обнадежило. Муж не так убежден в своей правоте, как пытается показать. Да и если бы душу его не грызли сомнения, с чего бы ему лишаться сна?
– Я бываю строптивой, знаю, – повинилась женщина. – Но тут дело другое, Энгельберт. Мы должны встретить опасность вместе, объединиться против нее. Я вполне понимаю, почему ты поступил именно так, – слукавила она. – Ты человек куда более порядочный, чем Генрих. Если не хочешь обсуждать больше эту тему – я подчинюсь твоей воле. Так же как поддержу тебя в любом принятом тобой решении, как твоя супруга и графиня. Только умоляю, ответь на два вопроса. Всего на два. После этого, обещаю, я и рта не раскрою.
Он подался глубже в тень, отбрасываемую пологом кровати, и ей нельзя было теперь разглядеть выражение его лица.
– Ладно, – сказал Энгельберт после долгой паузы, заставившей ее стиснуть кулачок так, что ногти впились в ладонь. – Задавай свои вопросы.
– Спасибо, – ответила графиня, решив про себя, что муж еще ответит за то, что вынудил ее так унизиться. Возможно, расплатой станет тот самый перстень с рубином, полученный им в дар – она обожала рубины.
– Первый вопрос таков: думаешь ли ты, что английскому королю удастся избежать поимки и благополучно добраться до Венгрии или Саксонии? – промолвила она.
– Нет, – ответил он после такой же мучительно долгой паузы. – Не думаю.
– Вот и я тоже, – поспешно согласилась она. – А когда его поймают, что будет тогда?
– А мне-то откуда знать?
«Знать-то ты знаешь, – сказала Метильдис себе. – Просто не хочешь этого признавать». Но обращаясь к мужу, постаралась не выдать в голосе ни малейшего оттенка осуждения.
– Стоит ему оказаться во власти императора, все выплывет наружу: как ты мог захватить его в Герце и не захватил. Как думаешь, узнав про то, что ты дал Ричарду уйти, простит тебя Генрих или нет?
Вопросов на самом деле получилось три, но графиня была уверена, что супругу не до подсчетов, поскольку наверняка именно последний, третий, вопрос как раз касался сути дела и лишал графа сна.
Энгельберт молчал так долго, что Метильдис испугалась вовсе не дождаться ответа.
– Нет, – промолвил он наконец очень тихо. – Я знаю, что не простит.
Метильдис смежила веки и вознесла благодарственную молитву за то, что к мужу вернулся разум.
– Ты внял совести и дал английскому королю шанс уйти. Но теперь ты обязан защитить себя, Энгельберт. Ты исполнил свой долг христианина. Настало время исполнить долг императорского вассала. Завтра поутру пошли весточку своему брату Мейнхарду, что Ричарда Английского заметили, по слухам, в Герце. Если его где-то схватят, это будет не твоя вина. Король в руках Божьих, как и все мы.
Она затаила дыхание, ожидая возражений и отказа с его стороны. Когда их не последовало, Метильдис ощутила такое облегчение, что бессильно повалилась на подушки. У нее было такое чувство, что она находилась на волосок от страшной опасности. Нащупав его ладонь, она пожала ее.
– Ты пошлешь гонца к Мейнхарду?
– Пошлю.
Слово прозвучало едва слышно, но для нее этого было достаточно. Затем наступила тишина, и судя по тому как выравнивалось и замедлялось дыхание мужа, графиня поняла, что он погружается в сон. Ему необходим покой, подумала она, как способ обрести мир в разрываемой надвое душе. Ее тоже стало клонить в дрему. Но тут в памяти всплыло нечто важное.
– Энгельберт, а тот перстень с рубином… Где он?
– Какой такой… – пробормотал граф, зевнув. – Я вернул его назад.
И он снова провалился в сон и не слышал, как с уст его жены сорвалось шипение, похожее на звук рассекающей воздух стали.
