Вероятно, такой исход миновал меня, только потому что вид я имела до крайности нетоварный. Особенно теперь, когда больше напоминала ходячий труп. Но я неизбежно приду в норму, и тогда, наверное, мучитель вернет меня обратно в «Шоколад», как и обещал. Почему-то это совсем не испугало меня.
Дверь за нашими спинами приоткрылась, и на пороге появился Феликс.
– Алисия, – он склонился, чтобы подарить ей свои дружеские объятия. – И ты здесь, Роуз? – Предвидя щедрость этих приветствий, я поспешила увернуться от него, хоть и была рада встрече.
Но Феликс все равно заметил; платье, пусть и закрытое, полностью скрыть следы первого и пятого ударов не смогло.
– Погоди, что это у тебя? – Лицо у Феликса сразу стало еще более мрачным, его словно подернуло глубокой тенью, и я резко сникла.
Не хотелось бы одним своим видом расстраивать окружающих, да еще и в такой печальный день, как этот.
– Неважно, – во избежание дальнейшего рассматривания пришлось прятаться за Алисию.
Но это мое потерянное «неважно» развеяло для Нейгауза все оставшиеся сомнения.
– Я с ним поговорю, – коротко заявил он, поджимая губы.
– Мне кажется, никому из нас не станет от этого легче, – пробормотала я в ответ.
Нейгауз не успел ничего возразить, потому что двое здоровенных мужчин – могильщики? – спустили со ступенек гроб. Траурной процессии не было, вслед за ними вышли только Кэри и доктор Фолиан. Значит, Ланкмиллер действительно хотел проститься по-тихому, и все.
Гроб поставили возле вырытой уже могилы, давая время собравшимся.
У меня даже сердце екнуло, едва взгляд упал на Элен. Такое спокойное лицо, на котором, кроме бледности, ничего не выдавало смерти.
Все прощались молча, без надрывных речей. Небесный свинец навис над нами так низко, что казалось вот-вот обрушится на землю ужасным ливнем. Я упорно избегала глазами Кэри и, кажется, всю руку Алисии уже расцарапала от напряжения. Мир словно замер, только ледяной, совсем не летний ветер, приводил в чувство.
Ланкмиллер опустился перед гробом и осторожно поцеловал Элен в лоб. Я не видела его лица и не хотела видеть. Кто-то из нас двоих, даже неважно кто, заслуживал быть там гораздо больше, лежать бездыханным остатком себя, выцветшей оболочкой. Он должен был знать это. Ланкмиллер должен был знать. Думать об этом так много и долго, чтобы мысли вскрывали черепную коробку, не давая дышать.
Кэри поднялся на ноги и отошел в сторону. На этом тихая прощальная церемония закончилась. За моей спиной послышались приглушенные всхлипывания: Алисия беспомощно уткнулась в мое плечо. Она была единственным человеком, который оплакивал Райт. Остальные держались молча.
Могильщики принялись за работу. Образовавшийся вскоре холмик оказался сразу же полностью закрыт венками из полевых цветов, белых и синих. Его последний подарок ей.
Доктор Фолиан приблизился и что-то сказал Ланкмиллеру на ухо. Я совершенно уверена была, что мучитель не услышал, но все равно кивнул спустя несколько мгновений, и тогда Ричард последовал примеру могильщиков, незаметно исчезнув с кладбища. Я его понимала, он проницательный человек и хорошо знает, что Кэри сейчас не особо слушает кого-то, а все соболезнования – формальность.
Феликс стоял рядом с нами и, видимо, подбирал слова. Может, не знал, как начать, но эта проблема решилась сама собой. Едва Нейгауз приблизился к мучителю, тот медленно поднял голову.
– На кого я похож сейчас, скажи мне, – рассеянно спросил он, глядя вроде и на Феликса, а вроде и сквозь; и голос хриплый, глухой от боли, но не утративший своей до костей пронзительной глубины. – Вроде живой, а кажется, тоже умер. Хожу, думаю, разговариваю – все просто по инерции.
Не знаю, насколько выражение Ланкмиллера было образным, но выглядел он точно как труп. С этим своим жутким взглядом в никуда.
– Все, что я могу сказать сейчас, ты знаешь и сам, – Феликс ответил совсем негромко, кладбищенская тишина почти сразу поглотила его слова, схлопнулась над ними, допуская до нас только обрывки реплик. О том, что с возрастом хуже и нужно время. О том, что остаются вещи, которые можно исправить, жить дальше.
Слова как пустые сосуды, внутри только воздух и темнота. Гулкий звук без порождения смысла – такими они доходили до Кэри, судя по его лицу. Разговор подошел к концу, они обнялись, и Нейгауз быстрым шагом направился к дому, исчез в дверях.
Всхлипывающей Алисии было не до успокоительных речей, ее саму бы кто успокоил, поэтому она потянула меня за руку вслед за Феликсом и уставилась непонимающим взглядом, когда я помотала головой.
– Как знаешь, – порывисто вздохнула Лис. – Только недолго. Ему нужно будет одному остаться потом…
Может, она подумала, что у меня были для Кэри какие-то особенные слова. Но у меня не было ничего. Ни для Ланкмиллера, ни для кого бы то ни было еще. И он сам в этом виноват, это он выпотрошил из меня все, что было во мне живым, без наркоза и церемоний. Однако я почему-то осталась стоять на холодном ветру, обнимая себя руками.
Дверь за Алисией уже давно захлопнулась, а я так и продолжала мяться на одном месте, не решаясь даже напомнить о своем существовании, пока он сам не заметил.
– Ты что-то хотела? – даже обернулся ко мне, надо же.
– Нет, ничего, – кулаки, сжатые до посинения.
Кэри преодолел разделявшие нас два шага и прислонился своим лбом к моему. Сердце сдавило, словно в тисках, и я чуть не взвыла от почти что физической боли. Да после того, что он со мной сделал, остается только одно место, куда он может засунуть все свои нежности.
Ланкмиллер прикрыл глаза и тут же возвратил свое хваленое самообладание.
– Иди в дом, ветер нечеловеческий.
Я тоскливо поплелась к двери, спотыкаясь о каждый камень и с детской растерянностью недоумевая, куда теперь девать эту агонию в грудной клетке.
Дом Ланкмиллеров впал в какое-то тяжелое сумрачное оцепенение. Может, это дополнялось еще и тем, что он опустел. Вместе с исчезновением наложниц значительную долю прислуги тоже отчасти распустили, отчасти продали.
Из всего дома о моем существовании помнила только Алисия. Она даже притащила ко мне в спальню целую коробку медикаментов в твердом намерении следовать рецепту, что выписал доктор Фолиан. Он разработал целую систему лечения, в общем и целом направленную на то, чтобы от ланкмиллерского наказания на мне не осталось шрамов. Я не питала особого энтузиазма по отношению к этой затее. Видимые или нет, они все равно остались бы.
Лис не стала слушать ничего из этого. Она исправно пытала меня всеми медицинскими мероприятиями строго по два раза в день, как и положено по вескому слову Ричарда.
Мне хотелось сбежать. И не хотелось начать новую жизнь на свободе. Я вообще не уверена была насчет жизни. Хотелось просто сгинуть к чертям, оказаться подальше от всего этого дерьма, не видеть, не слышать, не говорить ни с кем. Опять.
