говорю, из других статей выкрой. У нас же, говорю, медпункт лучший, наверно, в районе. Где лучше всего опорный медпункт сделать, чтоб учить медиков из других сел? У нас, в Лаймове. А как принимать гостей в гнилом медпункте? И, знаешь, убедил. Ладно, говорит, что-нибудь придумаем.
Сугубов обошел стол и остановился возле нее. Люда встала и оказалась с ним лицом к лицу. Роман Захарович положил руку ей на плечо, продолжая:
— Сегодня же, Михайловна, напиши заявление в райисполком. Не стесняйся, распиши, в каком состоянии находится наш медпункт.
Люда чувствовала, что сугубовская рука парализует ее волю. Ей хотелось сбросить ее с плеча, но не было сил, и она лишь опустила глаза, не совсем понимая, о чем ей говорит председатель. Опомнилась, когда сугубовская ладонь с плеча мягко подвинулась к шее. Лишь тогда Люда отшатнулась, будто поправить волосы. Глаза Романа Захаровича обволакивали ее лаской:
— Приходи с заявлением, повезем в райисполком.
— Хорошо, — уронила она против воли. И на лице ее застыла растерянная улыбка.
Она торопливо попрощалась. Но и по дороге домой не покидала ее печальная задумчивость. Она смутно чувствовала, как Сугубов все больше и больше берет над ней непонятную власть, будто куда-то ведет ее, и она, не сопротивляясь, идет за ним.
Она стала ездить с председателем то в район, то в соседний колхоз, то в дальнюю бригаду. Роман Захарович обязательно находил подходящий предлог, требовавший ее присутствия. То в райисполком с заявлением, то в город за аптечками для бригад и ферм, а то председатель утром примчался на бричке прямо к медпункту и, постучав кнутом в окошко, крикнул, что в лесу одному колхозному пильщику помяло бревном ногу. Но когда они, гоня коней, приехали в лес, «помятый» парень вовсю орудовал топором. Ногу ему только чуть прищемило. Сугубов почем зря ругал посыльного, который-де поднял панику.
Обратно ехали тихо. Стоял март — чудесная, ясная пора. Над ровной, белой, не изрытой еще солнцем дорогой и плотными сугробами ликующе синело небо. От него не хотелось отводить взгляда. Первое вешнее тепло, ласковый ветерок вселяли смутные, незнакомые желания, приятно расслабляли. Роман Захарович увлеченно развивал перед Людой будущее колхоза, то и дело заботливо поправлял наброшенный на ее ноги тулуп и каждый раз будто случайно скользил рукой по ее коленям.
Как-то с Сугубовым Люда ездила в райцентр.
В село они вернулись вечером, и когда она зашла домой, удивилась, что Кузьмы еще нет. Она пошла к тете Поле, взяла Леночку и уложила ее спать. Занялась домашними делами, с напряжением прислушиваясь к шорохам и скрипам во дворе.
Кузьма пришел поздно ночью. Переступив порог, он прислонился плечом к дверному косяку и уставился на жену мутным, отрешенным взглядом. Люда испуганно встала: с ним этого ни разу не случалось.
— Отойди, не касайся меня, — сказал он, еле держась на ногах, и побрел к кровати.
Она стала снимать с него одежду, и ее пронзила щемящая жалость к этому самому близкому для нее человеку, который был сейчас как никогда беспомощным. А Кузьма уже сквозь забытье бормотал:
— Пусть попробует… Убью гада… Люда…
Только когда он окончательно утих, женщина вдруг отчетливо осознала: «Это же он о Сугубове. Это же мои поездки толкнули его на пьянку». Она с ужасом вспомнила, как суше и неприветливее стали с ней лаймовцы.
Утром Кузьма встал раньше обычного, бледный, осунувшийся. Люда поднялась вслед за ним. Она обняла его, прижалась:
— Прости меня, милый…
— Ты меня прости, — помрачнел Кузьма. — Спешу, — добавил он, уходя, — счетовод заболел. Мне придется аванс начислять…
Если бы Люда могла предположить, как сложится этот день, она не пустила бы Кузьму в контору…
Первыми зашли в правление два пожилых колхозника, искавшие завхоза. Увидев за счетами Вельдина, они потихоньку вышли и, присев на лежащее под окнами бревно, завели негромкий, степенный разговор. Потом в открытых дверях показалась высокая худощавая женщина в белом платочке. Выгоревшая ткань еще сильнее подчеркивала загар и худобу ее щек. Она поздоровалась и остановилась у порога.
— Ты чего, Саша? К кому? — обернулся Кузьма.
— Да уж хоть к тебе, что ли. Нет председателя. Слава богу! — Женщина облокотилась на барьер, которым были отгорожены столы счетной части. — Посмотри-ка, сколько мне отвалили трудодней за июнь?
— За июнь пока не начисляли. Счетовод заболел.
— Ну тогда хоть за май посмотри.
Кузьма вынул из шкафа ведомость и быстро нашел ее фамилию.
— Двадцать восемь.
Обветренные сухие губы искривились:
— Эх, душегуб он, душегуб, и больше никто, — она мрачно покачала головою. — Ни одного дня не пропустила. Больше сорока трудодней должно быть…
— Штрафанул, что ли?
— Видать.
— За что он тебя?
— Не знаешь? — плюнула на пол Саша. — Подстилкой не захотела быть, вот за что! Третий год мучает проклятый! Не проходит месяца, чтобы не штрафовал. К чему-нибудь да придерется. А этот раз посылал с мужиками бревна грузить. Не поеду, говорю. В войну здоровье надорвала. Теперь мужики есть. И самому тебе неплохо бы поработать в лесу. Растряс бы немного жирок-то, меньше бы стал бегать куда не следует. Вот и мстит.
Кузьма слышал о затянувшемся конфликте между председателем и Сашей Куфтиной. Она, как могла, отстаивала свою честь и доброе имя, хотя ей обходилось это дорого. Сугубов назначал ее на самые тяжелые работы, оскорблял, штрафовал и, не будь у нее ребенка, давно бы отправил на торфоразработки. Саша, слывшая раньше первой красавицей на селе, безудержно веселая, радостная, стала нервной, раздражительной.
Кузьма сочувственно слушал ее, с огорчением думая о том, что бессилен чем-либо помочь.
В проеме двери потемнело, на пороге неожиданно выросла плотная фигура Сугубова.
Не здороваясь, он бросил Саше:
— Рано за авансом, Куфтина. Работать надо.
Саша, полыхнув черными глазами, отвернулась и быстро вышла, хлопнув дверью.
Сугубов прошел за барьер к Вельдину. Вынув из кармана гимнастерки блокнот с черной дерматиновой обложкой, он протянул его Кузьме:
— По этим записям подчисть ведомость за июнь и составь сводку за полгода. Чтобы готово было до обеда.
Председатель направился в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.
Раскрывая таинственный черный блокнот, о котором он слышал так много гневных слов, Кузьма с удивлением подумал: «Как это Сугубов мне его доверил? Кроме счетовода, наверное, еще никто не держал его в руках».
Кузьме бы, как это делал счетовод, внести в ведомость председательские записи и тут же отнести блокнот. Но он не торопился. На первой же страничке шли графы: число, месяц, фамилия, за что оштрафован, размер штрафа.
«По всем правилам», — с сарказмом заметил Кузьма и стал просматривать записи.
