Василий Радин
ВСЕ МЫ ЛЮДИ
ДАЛЕКИЙ ГОСТЬ
ВСЕ МЫ ЛЮДИ
Ответственный секретарь в любой редакции — должность, хлопотливее которой просто невозможно придумать. Если тебя угораздило сесть в секретарское кресло — я тебе не завидую, хотя и сочувствую. Придется с того злопамятного дня тебе постоянно помнить массу серьезных и совершенно пустяшных дел. Причем ты не знаешь, может, после выхода газеты забытый тобой пустяк окажется важнее незабытого серьезного материала.
Секретариат только во время редакционных торжеств уважительно называют штабом. А в обычные газетные будни он скорее похож на склад: сюда каждый старается втиснуть свой опус, считая его абсолютным шедевром и рассчитывая не меньше как на открытие номера.
Все утро тащат и тащат секретарю информации, корреспонденции, зарисовки, письма, очерки, отчеты со всевозможных совещаний… И все срочно, все в последнюю минуту. В отчаянии захлопнешь дверь, чтоб хоть просмотреть сообщения ТАСС, отобрать самое главное и сдать в набор.
К концу дня голова наливается гудящей свинцовой тяжестью. Доходишь до такого отупения, что по нескольку раз читаешь одни и те же строчки и ничего в них не понимаешь…
Однажды в обычный шумный, суматошный день, устав читать и править материалы, я просматривал фотоснимки. Здесь были и темнолицые каменщики, и снятые на фоне облаков, с подойниками в руках, улыбчивые доярки, штурмующие ворота хоккеисты и сияющие перед объективом самодеятельные артистки… Кого только не было! Один снимок, сделанный для Крышкина весьма оперативно — сегодня утром на областном совещании медиков, — все-таки пришлось «зарубить»: он оказался невыносимо трафаретным.
Нашел сюжетный ход, старый халтурщик! Поставил несколько человек вокруг известного в области хирурга и щелкнул их с неживыми, постными физиономиями.
Я уже подыскивал слова, которыми завтра начну разнос нашего фотокора Петра Крышкина, когда лицо одной женщины, стоявшей на втором плане, показалось мне знакомым. Одета она была, как и все, по-городскому, только голова повязана большим мордовским платком. Смотрит не прямо, как остальные, а в сторону, отстранилась, будто собралась уйти. Мне чудилось в ее задумчивом взгляде что-то тревожное. Я повернул снимок: «Заслуженный врач Сураев среди передовых медиков». Крышкин — в своем амплуа. Сколько раз я ему говорил, чтоб сопровождал каждый снимок подробной подписью. Ну погоди, милейший Петр Иванович!
Безусловно, эту женщину я где-то встречал. Но где? Вот глупая привычка — обязательно надо вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах произошла наша встреча, если лицо, как это на снимке, показалось мне знакомым…
Я шел домой медленно, не пряча лицо от ветра с редкими пушинками отцветших тополей. Мысли мои привычно кружились вокруг завтрашнего номера, но все чаще и чаще меня смущал вопрос, на который я не дал ответа. Где, когда я встречался с женщиной в мордовском платке?
Утром я, не снимая пальто, попросил секретаршу редактора Сонечку позвать мне Крышкина. Соня вернулась ни с чем: заперта лаборатория.
И тут Крышкин верен себе. Утром все сотрудники приходят к девяти, Крышкина никогда нет. То ушел на завод фотографировать, то за фиксажем отправился. Но врасплох поймать его трудно, обязательно вывернется: «Всю ночь печатал снимки, неужели днем часок поваляться не могу?» Вообще-то ругать его не за что: загорится — такой кадр сделает, хоть сразу на выставку! Из-под палки же серятину дает: условия, мол, такие. Освещение плохое, закрытое помещение…
Только после обеда Крышкин втиснул в узкую дверь располневшее тело. Смахнул с боку на грудь два фотоаппарата (с некоторых пор позаимствовал у кого-то из столичных гостей этот жест) и сел на стул, небрежно привалясь к моему столу.
— Три завода обегал. Двадцать отличных кадров сделал! — похвалился Крышкин, не глядя, впрочем, мне в глаза. — Устал.
Я вынул из папки снимок медиков и положил перед ним:
— Петр Иванович, фамилии сих деятелей народной медицины у тебя есть?
— А как же? Сейчас.
Он поспешно бросился шарить в своих карманах, которых было не менее десятка.
В общем-то я уже понял, что он опять забыл о фамилиях. Сколько раз ругали его за эту безалаберность! Сколько удачных снимков пришлось из-за этого бросить в корзину…
— Ах, шут возьми! Неужели блокнот выбросил? Неужели выбросил? — зачастил он. — Сейчас в лаборатории пошарю.
В лаборатории он возился подозрительно долго. Видно, старался убедить в старательности поисков. Наконец вернулся растерянный:
— Извини, Михаил Леонидович. Не могу понять, как это получилось? Ведь когда фотографировал, все время собирался всех переписать, кто откуда. Я же специально из разных уголков области подыскал людей. И вот выскочило из головы. Эх, дурная башка! — он стал стучать кулаком по кудрявой своей голове. — Какой снимок, балбес, загубил, а?!
Не знай я его, мог подумать, что он с досады разобьет голову: так искренне бичевал он себя.
— Ну ладно, забыл так забыл. Может быть, хоть знаешь, откуда эта женщина?
— В платке? Из какого-то далекого района. Я ее еще просил снять платок… Район запамятовал…
— Конечно, будь она помоложе, другое дело…
Нет, Крышкин — не помощник. Надо пойти в Министерство здравоохранения. Уж там-то кто-нибудь знает.
Сделал макет номера, положил на стол редактору и пошел в министерство.
Смотреть снимок в лечебном отделе сбежались едва ли не все сотрудники. Но кроме хирурга назвали фамилии лишь двух врачей. Одна оказалась заведующей районной больницей, другая — главврачом поликлиники небольшого городка на севере республики. Женщину в мордовском платке не знал никто…
Расстроенный, шагал я по длинному коридору, когда одна из сотрудниц догнала меня и посоветовала зайти к Марии Федоровне Клементьевой, работавшей в министерстве больше двадцати лет.
— Она не только медработников знает, но и детей их по имени назовет. Феноменальная память!
— А где можно ее найти?
Мне назвали номер кабинета. Я скоро отыскал его. Судя по громоздким шкафам и лежащим рядами вдоль стен связкам пожелтевших бумаг, в комнате помещалось архивное хозяйство министерства. Навстречу мне поднялся мужчина с постным, отрешенным лицом. Не успел я открыть рот, он заявил: «Марии Федоровны не будет месяц — только что уехала на курорт».
Я положил снимок в ящик, и не проходило дня, чтоб не взглянул на него. Все больше и больше мучила меня мысль о том, что женщина в мордовском платке — та, след которой я потерял больше двадцати лет назад. Я хотел этого и боялся, что это
