то взаимно), – трепетал молодой человек (в силу лет он ещё плохо вёл беседы и не всегда уместно подбирал слова). – Поэтому я потерплю любую правду. Скажи, как есть.
Я недолго мусолил мысль в голове.
– Ты станешь первым клиентом нашего заведения, первым опробуешь первую и первым воспользуешься доступными благами, именуемыми услугами, – приговаривал Ян.
Но дело было в ином.
– Сибирия твоя сестра, – констатировал я.
– Ага, – легко согласился мой собеседник. – Сводная.
– Ты отдаёшь её.
– Ага, – вторично согласился Ян. – Что именно тебя смущает? Наличие родственных связей? Это не помеха.
Я протянул портсигар и спросил истинно беспокоящее:
– Как тебе удалось?
Мы закурили.
– Как же ты уговорил её?
Лукавить не было смысла (тогда он не привирал и не перевирал всё на свете, тогда он не лепетал в угоду одних и не верещал в отместку обратных), а потому молодой Хозяин Монастыря ответил честно:
– Попросил. Да, так. Попросил пойти на уступку мне ради общего дела. Нашего общего дела. Ради нас. Открыть череду нескончаемых удовольствий, что потянутся десятками, сотнями, тысячами. Воздать Богам, к которым мы оказались близки, первую кровь. Воодушевить последующих. Возлечь с сильнейшим из когда-либо существовавших кланов. Запечатлеть собственное имя в истории.
– Немного ли ты бросил для юной девы? – усмехнулся я и ударил обмякшей сигаретой о край пепельницы. – В следующий раз выбирай одну истину и следуй ей.
До ужаса, к чему привела неясная шутка…
– Я убедил Сибирию в том, что она избрана. Разве только святой не назвал, ха! – перечислил парень. А потом осёкся и бегло – в шёпоте – добавил: – Надеюсь, мои ответы не повлияют на ситуацию в целом?
– Не повлияют, – заверил я. – Это личный интерес. Проникаюсь твоим ведением дел. На девочке наша беседа не отразится.
Ян вздохнул и швырнул пепельный хвост в хрустальную чашку.
– Был момент, когда я даже пригрозил ей. Ну ничего…
– Что в итоге? – Я улыбнулся через силу. – Почему она согласилась?
– Сибирия влюблена в меня, – спокойно добавил Ян. – Сводным же это не возбраняется, верно? В любом случае, она счастлива сделать что-либо во благо. И дела, и любимого. Она верна мне. Каждая девочка будет верна. Будет моей.
– Держись этой позиции.
И я позвал Сибирию.
Она отмерила половину кабинета крохотными каблуками и замерла в ожидании; лицо её ласкало лицо…Хозяина. То мне не понравилось. И Хозяин повелевал не забывать своё место и дело. Сибирия перевела взгляд на меня и равнодушно – почти куклой – улыбнулась.
Я протянул ей руку и увлёк к себе.
Гости находились в сопровождении семьи.
Ману (бойкая львица) и Ян (садист со стажем с малых лет) хохотали – то было слышно через стены – с моими сёстрами, делились планами с родителями и подтрунивали над вечно серьёзными братьями. И много пили. В свои молодые годы отказаться от угощения им было тяжко, а потому небалованные гости с лихвой погружались в игры управляющих.
Я в этот момент содрогался над чахлым тельцем, что топило лицо в распахнутой рубахе и пыталось впечатлить приятными вздохами, которые на деле оказывались подобием стона о замкнутые губы, ибо девочка допускала мысль, что нас могут услышать. Мне осточертело смотреть в печальные глаза, и я взвалил девочку на живот. Она плашмя ударилась о кабинетный стол. Рыжие кудри обвились вокруг кулака, а плоские шлепки сопровождали качание деревянных ножек. Единственного раза хватило, дабы навсегда запечатлеть для себя несколько истин: разговаривать, уговаривая, и целовать, замаливая.
Плата была принята.
Вечером Ян, Ману и Сибирия покинули резиденцию Солнца, обещая в скором времени вернуться для дальнейшего ведения дел.
Про эту сумасбродную троицу, однажды заявившуюся к нам на порог, можно было слагать легенды, ведь они оказались единственными вырвавшимися из пучины Полиса людьми. Тётка их, к слову, там и осталась: взращивать последующие поколения плутов и воров. Она не занимала важную должность, но по жизни была женщиной умной, а потому водила общение с некоторыми представителями управляющих (иначе: с Богами). Её слушали и уважали. И вот из-под крыла её выпорхнуло трио, пред которым чудом открылся весь мир. Они были амбициозны и сильны, а ещё бессовестны и потому счастливы.
Удивительно! беглецы из Полиса (их воспитанием и обучением определённо занимались) веселились и вели беседы на одном уровне с влиятельнейшими людьми в пантеоне небесных Богов, ведь клан Солнца обнимал и земли юга, и земли севера.
Но я признал троицу сумасшедшей. Они шли по головам, лебезили и ласкались, а когда надо – показывали оскал, рычали и кусались. Они делали историю.
– Ты дал название? – уточнил я месяцы спустя, глядя на уготованный фасад здания.
– Монастырь, – ответил Ян (уже не юнец, в отличие от первой беседы и только-только знакомства). В нём изменилось всё: лицо, повадки, мысли, манера разговора.
– Хорошо подумал? – переспросил я.
– Я шёл к тебе с этой мыслью, Гелиос.
Уверенности в молодом теле было хоть отбавляй…Я вздохнул и окончил:
– Тогда поздравляю. Добро пожаловать в пантеон Богов.
На некий срок общение наше прекратилось.
Я помогал семейным делам, а Ян внимал собственным. Вечера и разгуливающие на них всё больше распространялись о Монастыре, Боги всё больше восторгались явленному им. «Прекрасный урожай», – говорили одни, «Хороша кровь», – вторили следующие. «Этот Бог воскресил многовековые, когда-то рухнувшие традиции поклонения Нам», – вещали последние. И тогда же, помнится, начались религиозные войны. Религией обзывали малейшие движения и собрания (в то время, как действительными считались веры в Земных и Небесных богов). Возродилась умерщвлённая некогда традиция подношения кровью и телом (а кровь пускать Боги любили и будут любить – презренно; по причине всех выявленных некогда грехов, которыми пристыдили мирских). То знаменовало скорые бойни верующих за свои правды: сыны Земных Богов величали открытие Монастыря безрассудным кощунством, а явившегося Божка, принадлежащего к их пантеону, но явленного и признаваемого Небесными светилами, начертали убийцей законов, морали и истории; сыны Небесных Богов величали его величайшим, ибо он соединил две религии и позволил литься новым молитвам из сердец прибывающих послушниц. Но то было в начале. Хозяин Монастыря быстро сообразил и закрыл кричащие рты выдаваемым Монастырем провиантом. Недовольные позабыли о слагаемых истинах и, казалось бы, нерушимых устоях. Осталась гуща наслаждений. Остался крутящийся в бесконечной воронке порок.
А Ян…в какой-то момент позвал меня в Монастырь для, как выразился сам, «довольно приятного сюрприза». Кабинет (личный кабинет некогда мальца) уже был обставлен; не очень дорого, но очаровательно и показательно: мы сели на диван. Мой – назовём его деловой – партнёр уже научился угощать важных гостей выпивкой (хотя выбирать её не научился и двадцать лет спустя).
– Я
