чай и включил громче радио. Пробили куранты. Елена и Василий чокнулись стаканами с чаем и пригубили горячий напиток.
– Очень вкусные эти ваши «фаворки». Я правильно назвал? – спросил Василий, уплетая печенье.
– Правильно. Но я их называю как мама – «хруст». Так их называли на юге Польши.
– А вы из Варшавы?
– Нет, Василий. Я родилась в городке Цеханув. Папа, его звали Ян Ковальчик, занимал в конце тридцатых годов какой-то пост в Белостокском воеводстве. Он всегда был чиновником. Образованный, добрый, очень умный человек. В августе тридцать девятого отец вдруг переводится в Познань, а нас, маму, бабушку и меня, отправляет в Вильно к родственникам. Он наверняка знал, что скоро начнётся война. Больше мы папу не видели.
– Погиб? – спросил Василий.
– Да. Только в пятьдесят пятом я узнала, что он возглавлял подполье. В Польше это было очень опасно. Так и случилась. Предали и папу немцы расстреляли.
– А вы как попали в Союз?
Зиновьева долго крутила в руке печенье. Она смотрела на него как на что-то из прошлого. Наверное, вспоминала детство в родной Польше. Семью, доброго надёжного отца, маму, бабушку, Рождество. Это было так давно, в другой жизни.
– В сентябре, когда Красная армия вошла в Литву, нас сразу нашли. Приехали люди, такие строгие, но вежливые. Сказали, что папа в курсе. Он знает, где нас искать. Отвезли сначала в Минск, потом в Москву. Там я закончила школу. Научилась русскому языку.
– А до этого русский не знали?
– Нет, почему? Знала. Но только говорила, писать не умела. Мама часто разговаривала со мной по-русски. Её отец был русским офицером. Но мы это скрывали.
– Почему?
– Тогда в Польше был такой режим, что лучше было быть от России подальше. Такое время настало.
– Странно, – удивился Куприянов. – Я всегда считал польский народ братским.
Зиновьева еле заметно улыбнулась, намекая на наивность собеседника.
– Ты очень многого не знаешь, Василий, – ответила Елена Яновна, – как, собственно и все советские люди. Принято так считать, что мы братские народы. На самом деле всё обстоит гораздо сложнее. Поляки всегда будут видеть в русских врагов и оккупантов. Это в крови. Наши великие полководцы для них тираны и убийцы. Не для всех, конечно, но для многих. Только, Василий, я вам этого не говорила. Надеюсь, вы не будете где-нибудь пересказывать наш разговор.
– Что вы, Елена Яновна. Вы же не хотели меня обидеть? – Куприянов нахмурился.
– Простите, Василий, – Зиновьева положила руку на грудь, – зря я это сказала. Если бы не была уверена, что вы человек серьёзный и надёжный, я бы с вами не откровенничала. Ещё раз простите.
Василий улыбнулся, взял чайник и сказал:
– Я пойду, подогрею. Он уже остыл, – и бросил взгляд на телефон.
– Если позвонят, я скажу, чтобы подождали на линии, – сказала Зиновьева, поняв брошенный взгляд Куприянова.
Василий скоро вернулся с горячим чайником. Из стаканов поднимался лёгкий пар, создавая уютную обстановку в кабинете.
– Мне Подгорный рассказывал, что ваш муж погиб на Украине, – продолжил разговор Куприянов.
– Это правда. Раньше я не могла об этом вспоминать. Запрещала себе даже думать о тех событиях. Но со временем жгучая боль ушла. Досада осталась. Обида на несправедливую долю осталась, а боли в сердце уже нет.
– Расскажите, – робко сказал Василий.
– Мы с Арсением, капитаном Зиновьевым, познакомились в Аугустове. Это северо-восток Польши. Он служил в контрразведке. Меня в конце войны тоже туда перевели. Там бродили недобитки Армии Крайовой. Много бед учинили. Где не пройдут, там кровь и слёзы.
– Это как бандеровцы, что ли? – уточнил Василий.
– Да. Одного поля ягоды. Они свою независимость отстаивали путём уничтожения своего же народа. Такая у них логика. Кто не с нами, тому смерть. Я так скажу тебе, Куприянов, меня так вообще одну даже в сортир не отпускали. Мало того, что большая часть местных русским солдатам и офицерам в спину плевали, так ещё когда узнали что я полячка, пообещали повесить на «бржозе».
– Это на берёзе что ли?
– Да. На ней.
– В сорок седьмом Арсения направляют на западную Украину. Я еду с ним. Через полтора года, в сорок девятом он погиб, – Елена Яновна замолчала. Она безучастно смотрела на белую стену. Будто там за ней она видела то, что происходило двадцать пять лет назад. – Я тогда потеряла не только мужа, но и ребенка. Не смогла пережить потерю. Я была на седьмом месяце. Ой! Василий, зачем ты меня об этом спросил?
В этот момент застрекотал красный телефон. Куприянов схватил трубку и громко крикнул:
– Да! Куприянов! Слушаю! – услышав в трубке голос дежурного, Василий погрустнел. – А не надо её искать. Елена Яновна у меня. Сейчас выезжаем.
– Что случилось? – спросила Зиновьева.
– Надо ехать на Вишневую улицу. Ограбили магазин.
1974 год 14 января. 19:02
– Пошли, пошли, – Валера схватил за рукав пальто Куприянова и потащил его к служебному входу в театр.
– Валера, может, я не пойду? – смущался Василий. – Я прямо с работы. Одет неопрятно. Неудобно мне.
– Да нормально ты одет, – убеждал Василия модельер. – Поверь мне, ты очень хорошо выглядишь. Посмотри, крепкий, бравый парень. Хватит стесняться. Пошли. Скоро начнётся.
Три дня назад Валерий зашёл вечером к квартиранту и пригласил Василия на театральный капустник.
– Это только для своих, – рассказывал он Василию. – Ты знаешь как там смешно. Ты никогда и нигде больше такого не увидишь. Когда ещё будет случай?
– Валера, я с удовольствием. Но ты же понимаешь, что на работе может случиться всё что угодно.
– Если так думать, то обязательно случится. Ты главное настройся и всё будет как надо.
В итоге Куприянов принял приглашение. Ему и самому хотелось посмотреть жизнь театра изнутри. Это точно интересно. Да и монотонность его бытия требовала от Куприянова хоть какого-то разнообразия.
Валера провёл друга в ложе справа от сцены и сам сел рядом. Он потирал руки от удовольствия. Василию даже послышалось, что модельер тихо подвизгивал. Действие началось. Это действительно было смешно. Но некоторые вещи Куприянову были непонятны. Он по инерции смеялся, потому что смеялись все. Видимо это шутки для внутреннего пользования.
– Валера, – Василий наклонился к уху Жукова и спросил, – а кто эта девушка в сером платье?
– Что, – Валера облизнул губы как кот после съеденной сметаны, – понравилась?
– Красивая.
– Это Люба Пожарская. Очень талантливая актриса. Я вообще не понимаю, что она делает в этом театре.
– Не понял! – удивленно произнёс Василий.
– Ей надо в Москву. Ей на экраны надо, а она в областном театре борется с местной молью.
– У вас что в театре много моли?
– Моль, – Валера громко засмеялся, – моль, это вот эти тётки, – он показал на группу актрис, сидевших на первом ряду. – Все роли знают наизусть, только играть не умеют. Когда-то умели. А теперь рутина слопала их талант. Так, ремесленники.
– Ну ты прямо театральный критик, – заметил Куприянов. – Как просто расставил всё по местам. Познакомишь меня с ней? – спросил Василий, не сводя глаз с Пожарской.
– Попробую, если сможем подступиться.
После капустника в буфете устроили небогатый фуршет. Куприянов понимая, что он здесь лишний и на него не рассчитывали, остался сидеть в фойе перед буфетом. Из-за открытой двери доносились не только звонкие голоса артистов, но и вкусные запахи колбасы и сыра. Василию, оставшемуся сегодня без ужина пришлось нелегко. Вдруг из-за занавески, прикрывающей вход в буфет, вышли, звонко смеясь, две девушки. Одна из них, очень похожая на школьницу и лицом и фигурой со светлыми волосами, собранными в тугую длинную косу. Простушка. Другая же была она, Любовь Пожарская. Неземная красота этой женщины пригвоздили Куприянова к скамейке. Его взгляд буквально прилип к Пожарской. Простушка заметила это первой и слегка толкнула Любу в бок.
– Здравствуйте, – тоненьким голоском поздоровалась подруга Пожарской с Василием. – А почему вы сидите здесь? Почему вы не в буфете? Там вкусные бутерброды. Я по глазам вижу, что вы голодный.
Василий
