мире ином.
Но рядом с Ельциным всё это время находился Барсуков, который уже один раз спас «Альфу» от опалы президента. Мог ли Гусев, объяснив Барсукову всю абсурдность штурма, попросить его убедить Ельцина изменить своё решение? В том телефонном разговоре командир «Альфы» не нашёл возможным это сделать. Другого разговора до окончания операции между ними не было.
Итак, днём решение о штурме УЖЕ принято, и принято Ельциным. Штаб, видимо, ещё накануне надеялся обойтись без штурма, если попросил Куликова разыскать Ширвани, родного брата Басаева, которого привозят в день принятия Ельциным решения. Но с Ширвани ничего не выходит. Город же, по словам Степашина, уже стоит на ушах. И есть приказ Ельцина, чёткий и категоричный.
Приказ президента приходит Гусеву во второй половине дня. Значит, к этому времени о нём знают и в штабе. План Попова попадает в штаб ближе к вечеру, когда решения уже приняты, а Ельцин – на встречах в Галифаксе. Штаб мог взять на себя ответственность и отдать приказ на выполнение плана Попова, а в случае его провала начать штурм. Или дозвониться до Ельцина и попытаться донести до него альтернативный план. Но этого никто не делает. Да и Ельцин, вероятно, ждёт не новых идей, а доклада о том, что его приказ выполнен – штурм проведён и террористы уничтожены. Как говорит генерал Чернобылов, ждать в штабе не хотели.
Но давайте только представим, что Попов и его чеченцы заходят утром в больницу и ликвидируют главарей террористов. Никто из заложников не погибает во время штурма. Возможно, многие из боевиков после этого как минимум сохранили бы нейтралитет, если не перешли на сторону России, как это сделали знакомые Попова. А что в перспективе? Теракты в Норд-Осте и Беслане организовал тот же Басаев, сильный и харизматичный лидер. История показала: ни один другой полевой командир не был способен на такое. Достаточно вспомнить неудачный опыт Радуева в Кизляре. Значит, не было бы ни Норд-Оста, ни Беслана.
Но как справедливо заметил в разговоре со мной генерал Чернобылов, ответить на вопрос, удачен план или нет, можно только тогда, когда он приведён в действие. План Попова навсегда остался планом.
17 Июня. День четвёртый. Штурм
СКВОРЦОВ:
– Я долго не мог заснуть – ждал штурма. Вспоминал, как ещё позавчера вечером, отпуская меня в штаб, Басаев сказал: «Не возвращайтесь назад. Клянусь, ни одного человека за то, что вы не вернётесь, я не расстреляю». Как я мог не вернуться? Убьют – значит, убьют, но со своими. Я хотя бы перед родителями моих девчонок не буду виноват. Сказать им о штурме я тоже не мог: истерика начнётся, паника.
Я думал: сегодня, скорее всего, будет очень тяжёлый бой. Во-первых, чеченцы очень мотивированы: хотят положить конец войне и перейти к переговорам о своей независимости. Во-вторых, в их составе только добровольцы с боевым опытом. Я оценил их грамотную организацию обороны: на основных точках стояли тройки – пулемётчик, гранатомётчик и стрелок. В-третьих, запасы оружия и боеприпасов у них внушительные.
А что мы, врачи, сможем сделать? Взвесив свои возможности, я понял: практически ничего. Все операционные разбиты, стерильного перевязочного материала нет и приготовить его не из чего. Стерильная операционная укладка осталась для одной полостной операции. Инструментарий стерилизовать негде, медикаментов практически нет, систем для инфузий единицы, растворов – несколько банок. Вчера наскребли медикаментов в других отделениях, но этого слишком мало. Возможно, как обещала чеченский врач Белла, они нам немного помогут с перевязочным материалом и противоболевыми средствами. С такими неутешительными мыслями я задремал.
Я вздрогнул, когда где-то вдалеке как будто раздались разрозненные крики «ура» и сразу за ними прозвучали выстрелы. На часах было около пяти утра. За окном серело. Вот и наступил день «икс», который определит, кому жить, а кому умереть. В первую же минуту всё слилось в сплошной грохот, в котором выделялись частые пулемётные очереди и взрывы. По приоткрытым ставням большого окна кабинета, где мы находились, ударила пулемётная очередь и выбила середину оконных стёкол. Оставшиеся в рамах большие осколки раскачивались при каждом взрыве, а под ними сидели молодые девчонки – медсёстры из других отделений.
Я пробрался к окну, переступая через сидящих и лежащих. Укрываясь за стеной, я вытаскивал раскачивающиеся осколки и бросал их на улицу. С другого края окна это же делал наш уролог. Вдруг по старой акации, растущей против окна, прошла пулемётная очередь. Она срезала много ветвей, даже крупных, они надламывались и падали на землю. Я подумал: «Господи, такое дерево слетело, что от меня останется, если в меня попадут! Как же беззащитен перед этой силищей человек!»
Пули вовсю стучали по стенам, летели осколки кирпичей. Я выбрасывал последний осколок, когда он уже снаружи разлетелся у меня в руке. Боковым зрением увидел мелькнувшую туманную полосу справа от виска. Я резко отпрянул от проёма. Посмотрел вниз: на полу лужа крови. Я закричал в этом грохоте: «Все целые?» Мне в ответ: «Вроде, все». Я смотрю: а это у меня с руки кровь бежит. Только тогда почувствовал неприятное жжение в правой кисти. Были видны кости – разрезало костную фалангу. Из дальнего угла комнаты главный бухгалтер кинула мне бинт, коллега врач – вату, я сам наложил тугую повязку, присел в углу и кожей спины почувствовал холодный пот. Я понял, что мне страшно.
В это время в дверях я увидел боевика. Он приказал всем подняться и встать в проём окна, иначе расстреляет. Его вид говорил, что это не просто угроза. Бледные, без всякой мимики врачи и медсёстры медленно поднимались и занимали проём окна. Боевик приказал кричать «не стреляйте». Сначала все кричали негромко, растягивали слова, но постепенно стали кричать всё громче, по нарастающей. Я стоял со всеми, как живая мишень. Как тогда, в операционной. Понять это сможет только тот, кто безоружный, беззащитный стоял под пулями, каждую секунду ожидая своей смерти. Не один в тот день дождался и ушёл в вечность. Из нашего оконного проёма я видел этаж роддома, где в окнах так же стояли медики и кричали, что именно – не мог разобрать из-за стрельбы.
Так прошло минут пятнадцать-двадцать, хотя мне показалось, что минула какая-то страшная, безжалостная вечность. Пули вовсю стучали по стенам. Штурмующие старались не попадать в проём, но я понимал, что при таком обстреле это неизбежно. И вот внутрь залетели первые пули. Напуганные люди начали слезать с окон и ложиться на пол. Чеченец заорал, чтобы вернулись на окна,
