Ой, при лужку, при лужке, При широком поле, При знакомом табуне Конь гулял на воле…
Выводила высоким, чуть дребезжащим голосом раскрасневшаяся баба Люба. Мягким баритоном вторил Дима. Он пытался дирижировать узкими гибкими руками, в подвернутых по локоть рукавах светло-голубой рубашки, удивительно красиво оттенявшей его смуглую кожу. Неизменный хвостик волос на макушке согласно подрагивал в такт движениям рук.
«Надо же, Димка поет классно! Все старушечьи застольные песни знает», — Катя уткнулась глазами в дисплей смартфона. Она почти не знала ни слов, ни мелодий. Дима распорядился петь «с листа» — с экрана телефона, где высвечивался текст найденной поисковиком песни.
Получалось неплохо. Голос у Кати приятный, хотя и низкий. И слух отменный. Она вела третью партию. Как смеялся Дима — на подпевке.
Звучало сумбурно, необычно и завораживающе. Голоса переплетались, мелодия взлетала, вибрировала, мощно билась о потолок, стены, окна и рассыпалась на яркие искры, затухая. Но наплывал, захлестывал новый поток…
«Отдохнем!» — махнула рукой разомлевшая, довольная баба Люба. Жестом дала понять, что пришла пора подкрепиться и повторить.
— Любовь Петровна, можно я речь скажу? — с почтительной вежливостью навис над столом Дима. — Спасибо за угощение, душевно празднуем!
Он с нежностью улыбнулся старой женщине и отсалютовал наполненной до краев рюмкой.
— Здоровья крепкого, баба Люб! Очень хорошая ты.
Старая женщина растроганно хлюпнула носом. Дима помолчал и повернулся к Кате.
«Некрасивый он! Мелкий, ростом маленький. В детстве недокармливали, что ли? Глаза монгольские, узкие, хвостик дурацкий. А, зануда! — Катя вспомнила болезнь Сонечки и вздохнула. — Правда, Дима добрый и надежный». Она выжидающе смотрела на него.
— Тебе, Катюша, желаю… — Дима запнулся, подбирая слова. Из чуть раскосых глаз исходил мягкий глубокий свет. Его лучи проникали в душу, успокаивали и грели.
«Два маленьких янтарных солнышка!» — улыбнулась Катя.
— Чтобы все у тебя сложилось хорошо. Счастья вам с Сонечкой! — Дима пригубил жгучий напиток и поморщился.
Глава 10
— Прибавления ума и расторопности! — не упустила возможности сказать свое веское слово баба Люба.
Катя невежливо ее перебила:
— Дим, забыла сказать! — отставив даже непригубленную стопку и запихав в рот ложку наивкуснейшей картошки с тушенкой, прошамкала Катя. — Меня на работу берут. В ветуправление, представляешь! Временно, правда. Все равно здорово, да? — она радостно улыбнулась.
— Куда тебя несет?! Это, чай, ответственность, район! А ты… — старая женщина с пренебрежением махнула ладонью.
У Кати к горлу подкатил колючий комок обиды: «Несносная старуха! Когда ехидничать перестанет?!» Хотелось закричать, затопать ногами, завизжать от несправедливой обиды. Она вскочила, уперлась руками о край стола и заговорила:
— Согласна, не очень я расторопная! Торопливость, говорят, только при ловле блох нужна! У меня, баба Люб, красный диплом престижнейшего сельскохозяйственного колледжа региона. Мне диплом не за красивые глаза дали! — Катя не сводила глаз с растерявшейся, притихшей бабы Любы. — С работой не везло! Откуда практике взяться?! — голос ее звенел. — Но кто Крапиву лечил у твоей старой подружки? А куры у соседей через два дома облысели, без перьев ходили — кто вылечил?
Катя резко села и спрятала пылающее лицо в ладони. Над столом повисла неловкая тишина. Даже сидевшая с Шерри на диване Сонечка, разглядывающая подаренную Димой книжку с яркими картинками, притихла и глядела на взрослых испуганными глазами.
— Да, еще! — вновь встрепенулась Катя. — Не знаю я застольных песен! Не пела никогда их, не пришлось. Но я очень люблю петь песни на французском языке, вот!
У Димы вопросительно поползли вверх тонкие брови. Баба Люба прикрыла ладонью рот и недоверчиво покачала головой с аккуратно постриженными скобочкой, гладко зачесанными седыми волосами.
— Думаете, пыль в глаза пускаю? Нет! До колледжа я в гимназии училась. С углубленным изучением французского языка, рядом с домом. У мамы в ней студенческая подруга завучем работала, преподавала. Ну и позвала… Правда, говорит, французский сейчас не в почете, английский подавай! Но какой красивый язык, язык русской аристократии! Галина Геннадьевна — фанатка Франции, ее даже каким-то орденом наградили французским. Мы с ней дуэтом пели, но я и одна спою! Сейчас, минусовку найду, — Катя запорхала пальцем по экрану смартфона.
Она взволнованно встала, на лицо легла светлая задумчивость, брови сосредоточено сошлись у переносицы.
— Любимая моя песня! — объявила Катя и запела.
Грассирующий густой голос обволакивал. Голос тоскующего сердца. Комнату наполнила легкая дымка щемящей грусти. Хотелось плакать. Но не горькими слезами обиды и скорби, а светлыми слезами надежды. Мелодия то замирала, переходя на шепот, то с легкостью воспаряла. Наконец песня закончилась.
Никто не решался заговорить. Дима не сводил с Кати восхищенного взгляда. Баба Люба вздыхала и промокала наполненные жалостью и слезами глаза краешком платка.
