— Фараон, — значительно повторяет гид, — вы смотреть, где фараон приносить жертва своим боги и богини. Вы смотреть священный анх.[70]Вы смотреть жена фараона. Жена фараона — сестра фараона. Он вступать в брак со своя сестра.
Публика выказывает тень интереса. Жара стоит немилосердная, и дышать в гробнице почти нечем.
— Инцест, — произносит полковой священник, — похоже, в то время он был в порядке вещей.
Две девушки-телефонистки объявляют, что умрут, если пробудут здесь еще хотя бы минуту.
— В таком случае, Мустафа, нам надо поторопиться, не так ли? — спрашивает священник.
Маленькая процессия бредет по освещенному факелами сумрачному песчаному коридору.
Клаудия не торопится. Она смотрит на юношески стройную фигуру фараона и его изящную супругу с темными миндалевидными глазами и высокой грудью.
— Славная пара, — говорит Том
— Да.
Свет от факела Тома выхватывает упряжку буйволов, рабов, которые несут убитых газелей, утку, выпархивающую из камышей.
— Давай-ка еще посмотрим, — говорит Клаудия. Свет факела колеблется и скачет. — Она хорошенькая. А твоя сестра красива?
— Дженнифер? Господи, никогда об этом не думал. Да, наверное, — он засмеялся, но этот аспект меня не интересует.
Он обнимает ее за плечи.
— Пожалуйста, вы торопиться, — доносится из темного коридора голос их провожатого, дамы и господа, пожалуйста, торопиться.
Клаудия не отрывает взгляда от великолепной неуязвимой пары вечно молодой и неразлучной.
— О чем ты думаешь? — спрашивает он.
— Так… ни о чем.
Он обнимает ее за плечи, она чувствует жар его груди. Ее охватывает такая истома, что она вполне могла бы снять сейчас с себя всю одежду и лечь прямо в пыль. Он поворачивает ее к себе и целует, его язык находит ее рот.
Весь тот год, что я пробыла там, эта страна представлялась мне лишь фоном. Зной, пыль и запахи, обступившие меня, казались случайной декорацией к такому значительному делу, как война. Вы примиряетесь с неудобствами, препонами и опасностью и живете тем, что имеет наибольшее значение.
Британская армия наложила отпечаток своего присутствия на природу и социум: грузовики загромождали дороги складские помещения замусорили дельту Нила, на улицах и в кафе Каира зазвучала английская речь. Среди мечетей и восточных базаров, пирамид и крепостей слышался говор Ланкашира и Дорсета, Ист-Энда, Итона и Винчестера. Каир, этот многонациональный полиглот, вобрал в себя перемены и вроде бы даже не заметил их. В чем-то он обратил сложившиеся обстоятельства в свою пользу, в чем-то остался таким, каким был всегда. Богатые богатели, бедняки по-прежнему копались в речном иле, делали топливо из буйволового помета и попрошайничали на улицах.
Возможно, впервые я заметила это тогда, в Луксоре. По крайней мере, сегодня мне так кажется. Внезапно я увидела красоту этого мира, увидела напряженную, суматошную жизнь полей и деревень, воды и пыли, листвы и соломы, людей и животных. Я почувствовала осязаемую безмерность и неизменность пустыни — ветра, разрисовывающего пески, и сияющих миражей. В ней была нежность акварели — мягкие серо-зеленые тона, приглушенный синий, оттенки золотого и коричневого. В ней были красота и равнодушие: присмотревшись, вы начинали замечать язвочки вокруг рта у детей, мух, наползающих на незрячие глаза младенцев, иссеченную в кровь ослиную спину.
Я постигала все это через него и вместе с ним. Теперь он и это место для меня одно целое, в памяти слились его прикосновения и голос, картины и запахи.
Перед рассветом она лежит в постели и не спит. Рядом на столике — «лунный тигр». «Лунный тигр» — зеленая спираль, которая тлеет всю ночь, отгоняя комаров и осыпаясь серым пеплом. Его алый глаз — постоянный спутник горячей, пронизанной комариным звоном тьмы. Она лежит, ни о чем не думая, — она просто есть. Еще один дюйм «лунного тигра» плавно опускается на блюдце. Том двигает рукой.
— Ты не спишь? — шепчет Клаудия.
— Нет.
— Надо было сказать. Мы могли бы поговорить.
Он кладет руку на ее бедро:
— О чем?
— О том, на что вечно не хватает времени. Обо всем.
— Мы провели вместе около пятидесяти часов. С тех пор, как познакомились.
— Сорок два.
— Ты считала?
— Конечно.
Тишина.
— Я люблю тебя, — говорит он.
— Да, — говорит Клаудия. — Я тоже. В смысле, тоже тебя люблю. Давай разговаривать. Расскажи мне про все.
— Отлично. Что именно — все? Ты хочешь знать, как я отношусь к Олдосу Хаксли? Или к Лиге Наций? У нас наверняка найдется, о чем поспорить… я знаю, ты это любишь.
— Потом. Давай расскажем друг другу о себе, сейчас мне хочется только этого.
— Мне тоже.
Он берет ее руку. Они лежат рядом. Как фигуры в гробнице, приходит на ум Клаудии. «Лунный тигр» тлеет, источая легкий дым, за окном — жаркий черный бархат ночи, река и пустыня.
Том зажигает сигарету. Теперь в темноте светятся два красных глаза — «лунный тигр» и «Кэмел».
— Люди, когда они знакомятся так, как мы, всегда считают свой случай особенным. Одно и то же… что мы могли никогда не встретиться.
— Родственные души, — подхватывает Клаудия, — дети бури.
— Вот именно. Ведь как получается. Нас с тобой свел Гитлер. Ничего себе мысль.
— Обойдемся без таких мыслей. Поищем что-нибудь подостойнее. Жизнь. Судьба. В этом духе.
Некоторое время они лежат молча.
— Начни ты, — говорит Том, — я же почти ничего о тебе не знаю. Ты умеешь играть на пианино? А где научилась говорить по-французски? И почему у тебя на колене шрам?
— Нет, это скучно. Не хочу рассказывать. Хочу, чтоб ты со мной нянчился. Хочу лежать вот так, рядом с тобой, всю жизнь и слушать, как говоришь ты. И чтобы так заснуть. Расскажи мне какую-нибудь историю.
— Я не знаю никаких историй. Такой уж я, начисто лишен воображения. Разве что про себя самого.
— Вот и отлично.
— Ну, если ты хочешь… Это очень заурядная история. Родился неподалеку от Лондона, семья не богата, но и не бедствовала. Отец — директор школы, мать… Детство омрачали только тщательно скрываемый страх перед большими собаками и опека старшей сестры. Школьные годы отмечены неумением построить латинское предложение и несовместимостью с крикетной битой. Юность… что же, юность приобретает уже некоторый интерес, наш герой отчасти преодолевает апатию, эгоцентризм и интроверсию… начинает обращать хоть какое-то внимание на других людей и, натурально, выказывает слабооформленные идеалистические стремления изменить мир и тому подобное.
