Книга Венеция. Карантинные хроники - Екатерина Марголис

Фотографу не повезло. Расставила треногу. Расчехлила объектив. И уже приготовилась снять кадры века – пустынную площадь Санто-Стефано в эпоху коронавируса, – как словно из-под земли выросли полицейские. Сначала двое. Спустя десять минут – когда Спритц уже совершил круг первой необходимости, дав понять, кому именно принадлежат площадь и окрестные улочки, и мы снова оказались у памятника – к двум полицейским, уже выписывающим штраф (а это минимум 300 евро), присоединилось еще трое карабинеров в полном обмундировании. Напрасно несчастная фотографиня показывала маску, напрасно объясняла, что фотография необходима ей по работе, – доказать, что этот несостоявшийся кадр – часть ее “неотложной трудовой деятельности”, не удалось. Карабинеры при этом искренне сочувствовали, но что поделать – указ есть указ. Emergenza. Чрезвычайное положение.

Я остановилась.

– Можно задать вопрос?

– Конечно, синьора. – Полицейские, девушка и молодой человек, очень приветливы. Карабинеры построже.

– Вот смотрите, я художник – у меня это написано в удостоверении личности. И я индивидуальный предприниматель – lavoratore autonomo. Если, скажем, мне по работе необходим пленэр или наброски делать на улице – я могу это делать, если я встану далеко от всех? Тем более если сейчас никаких “всех” и нету? Я просто вижу тут у вас похожую ситуацию и хочу понять, что входит в необходимость по работе.

– По идее, нет, не можете. Но, с другой стороны, если вы пишете autocertificazione, и у вас есть ваше удостоверение, и вы готовы отвечать за то, что это вам действительно необходимо, – то возможно, что и да. Это все серая зона. Понимаете, я бы лично не стал вас штрафовать в таком случае. А вот синьору фотографа без бумаг – приходится. Мы бы этого и вовсе не делали, если б итальянцы были посознательнее. Вот сегодня на Лидо на пляже народ тусовался, загорал. И добро бы по одному – так ведь целыми компаниями. А по всей Италии чуть ли не 50 человек с положительным тестом на вирус на улице остановлены. О чем тут говорить? Из-за людей без головы мы все будем сидеть по домам. Нам всем тяжело, поймите. Мы тут ходим целый день – вылавливаем, выписываем штрафы, – а потом возвращаемся на четыре квадратных метра своей казармы. Веселого мало, поверьте, синьора.

Я верю. Никому уже давно не весело. Шутки про массовый выгул собак истощились к концу первой недели, прошло и время яростных споров. Процеженная через карантин чахлая жизнь стала привычной, а ежедневные сводки с больничных фронтов – частью повседневности. Человек ко всему привыкает. Не подлец – бедняк.

Пока Москва со всеми QR-кодами и прочими технологическими мерами слежки обретает пугающие черты романа “1984” Оруэлла, словно бы переведенного в цифровую плоскость, Венеция не смогла даже толком наладить онлайн-обучение младших школьников. Ни о каких QR-кодах тут не слыхивали. Все-таки в этой безнадежной старомодности есть свой шарм. Даже не старомодности – вневременности. Я часто показываю студентам картины Каналетто, Гварди или фотографии столетней давности – все места узнаваемы. Если переодеть людей, разницы особой не будет.

Венеция – квинтэссенция города в его средневековом понимании. Только вместо городской стены – вода. “No man is an island”. No City is an Island.[32] С материка по-прежнему ежедневно приезжают люди, работающие в магазинах, банках, мэрии. Если б не этот поток, думаю, шансы Венеции на выход из карантина были бы сильно выше. Но, увы, очередной референдум за отделение Венеции от Местре этой зимой опять не набрал кворума – снова пришли венецианцы, а местринцам дела нет. Так мы и остались административно одним городом.

Остров – идеальное место для изоляции. Собственно, это одно и то же слово: isola (остров) – isolamento (изоляция). В разные эпохи в зависимости от необходимости острова венецианской лагуны служили больничными отделениями разного рода. Набережная неисцелимых – венерические болезни. Остров Сан-Серволо с XVII века – сумасшедший дом. Остров Сан-Клементе с XIX – женское отделение. Острова Лазаретто в XV веке дали имя всем лазаретам, получившись из контаминации Лазаря и его воскрешения и Назарета. Именно они стали основными карантинными островами с тех пор, как республика осознала масштабы прошедших катастроф и риски будущих: после чумы 1348 года из 110 тысяч жителей Серениссима насчитала 50 тысяч, а отдельные вспышки затем повторялись каждые семь-восемь лет (возможно, именно таков был срок иммунитета у выживших). Тогда и учредили наконец специальный надзорный орган, нечто среднее между комиссией по гигиене и министерством здравоохранения. В его задачи входил и контроль за питьевой водой и отходами, и сожжение потенциально заразных вещей и содержимого домов переболевших или погибших, и соблюдение карантина пришедшими из далеких стран экипажами. Остров Лазаретто Веккьо – один из группы островов Лазаретто – стал чумным бараком, туда отправляли зараженных, не различая родов и сословий, до сих пор там ведутся раскопки массовых захоронений. Найден и реальный прототип знаменитой по страшным легендам того времени “дамы-вампира”, которая якобы выходила из могилы и кусала прохожих, заражая их чумой: в общей яме был обнаружен женский череп с кирпичом, забитым в рот (видимо, это должно было обезопасить от будущих ее поползновений и покушений). Другой же остров, Лазаретто Нуово, стал местом отбывания карантина и дезинфекции товаров, которые окуривались в специальных постройках и в мирное время; сохранилось немало настенных надписей и граффити от “Здесь лежит купец из Азии” до монограмм скучающих моряков. Современники называли эти два острова “Адом” и “Чистилищем”. Карантин, впрочем, не предотвратил новую вспышку чумы в 1575-м – известен даже “пациент номер один”, дипломат из Генуи. Он вызвал на карантинный остров плотника из Сан-Лио, а тот, вернувшись в город, запустил страшную цепочку по новой. Палладианская церковь Реденторе на острове Джудекка (построенная отчасти по модели Храма Гроба Господня в Иерусалиме) и ежегодный праздник с фейерверком служат напоминанием именно об этой, предпоследней в истории Венеции чумы. Сама же идея Венеции по мере ухода эпидемий в глубь истории постепенно приняла на себя их образ; подобно тому, как доктор Чума из лечащего врача превратился в карнавальное воплощение болезни, так и Серениссима из темной и таинственной силы, государственной мощи и понемногу через Байрона все сильнее обретала романтические черты, все более уходя в область сна и безумия, а затем хрупкости, болезни, умирания, исчезновения, уподобляясь чахоточной красавице. А разнообразные ее isole стали не столько местом насильственного карантина и лечения, сколько добровольного уединения.