Книга Сердце Рароха - Элли Флорес

Первыми к месту убийства прискакали Вышата Златанович, веселый парень, к которому Беломир успел уже проникнуться самыми теплыми дружескими чувствами, и Мормагон Вестник, главный советник Осмомысла по иноземным делам.

От ужаса Вышата остолбенел, затем витиевато выругался, повернул своего скакуна и ускакал обратно, звать слуг. Мормагон молча слез с жеребца, подошел к бездыханному князю и спросил, что слышал Беломир.

Бел рассказал все, что мог, исключив только сведения от Рароха. О тьме и попытке убить и его — ничего. Мормагон опять замолчал. И долго не произносил ни слова.

После, уже когда слуги поднимали тело Осмомысла, Вестник поравнялся с Беломиром, медленно ехавшим на уже успокоившейся кобылке, и сказал: «Поздравляю, вы теперь князь». Но тон был таким сухим и осторожным, что Беломира передернуло от возмущения.

Неужели, мелькнуло в голове, Мормагон его… Подозревает? В чем же? В том, что не уберег Осмомысла или в том, что спланировал убийство?

Нелепость какая. Это совпадение нескольких дурных обстоятельств, вот и все.

Но Вестник больше ни словом, ни даже интонацией не намекнул на подозрения касательно смерти князя. Он присягнул на верность Беломиру, как другие. И служил честно и преданно, как другие.

Вот только почему у Беломира постоянно было чувство, что Мормагон следит за ним, при этом не показывая своей особой заинтересованности в жизни князя?

И почему, боги светлые, вся его жизнь с момента вокняжения пошла не в гору, а под гору? Особенно с этим несчастным браком, с бедной, любящей его Пребраной, которая лежит сейчас в своей опочивальне, привязанная по рукам и ногам, так как напала на мужа и попыталась его загрызть?..

Он медленно откинул лоскутное деревенское одеяло, поправил такую же подушку, встал и подошел к поставленным слугами на умывальный столик кувшину и тазику. Взял гребень и провел по длинным русым волосам, отбросил их назад, схватил кожаной лентой- плетенкой. Пощупал недавно стриженую бородку и усы — неохота за ними ухаживать так, как велел брадобрей, а никуда не денешься, князю положено быть первым и по внешности.

Пора умываться, завтракать, одеваться — конечно же, парадно, хотя ему больше по душе простой удобный наряд — и идти на малый княжий совет. Там выслушивать дураков, считающих себя умнее него, завистников, считающих себя добрее него, а также просто надутых неумех, безмерно гордых тем, что изволили родиться в знатном роде. Был бы рядом друг, на которого можно положиться, но таковых нет. И выбрать, считай, не из кого. Мало, ох мало при дворе людей, одинаково пригодных к службе и к дружбе.

Мормагон… Вот он бы мог стать отличным другом. Но вернулся он из поездки в Мшанку совсем притихшим, мрачным, коротко отчитался Беломиру о том, как разместил баженянку и ее спутников в храме, и попросил позволения немного отдохнуть от службы в городском доме. Князь разрешил, хотя хотел задать множество вопросов и о баженянке, и о других гостях стольного града, но… Вестник что твой сундук с секретным замком, не хочет — слова не выпытаешь. А напирать и злить его — себе дороже.

Когда совет завершится, нужно будет посидеть с главным казначеем Велиславом, обсудить крупный займ восточному соседу, ябгу-кагану Хараиму Бекбулатовичу, и возможность трехлетних выплат по частям. Денег в казне лишних нет, но Бекбулатович за последние два года приструнил кочевые племена и дал вздохнуть приграничью — за то ему и почет от Беломира, и особое место в ряду заемщиков.

Рано или поздно все дела будут окончены, и настанет минута, которой он боится больше всего на свете. В комнате, куда нет никому входа, кроме трех человек, лежит Пребрана — его законная супруга, проклятая всеми двоедушница. Ее хриплое дыхание, резкие движения, рот, извергающий потоки грязи… Нескончаемая боль, которую он не может разделить, не может даже осознать…

Князь встряхнул приготовленную с вечера нарядную рубаху, как когда-то в темнице тряс вещи, чтобы выбить оттуда возможных кусачих тварей. Старые привычки — как кожа, не отдерешь от себя просто так. Вот и привычка думать о той жизни, которая могла бы быть у них с женой…

Женой ли? Он еще помнил, как в первую брачную ночь она попросила его подождать. Пребрана боялась, не самого мужа, а мужчин вообще, отдавать тело холодно, без порыва души, ей не хотелось. И он, вопреки всем обычаям, всем советам, уступил: поранил себе палец и показал потом празднующим гостям простыню с поддельной девичьей кровью.

А на вторую ночь она заболела. И он так к ней и не прикоснулся. Не познал того, о чем его многоопытные сверстники говорили так легко и насмешливо, порой оскорбляя отдавшихся им женщин — и, не понимая этого, также себя. Запах и вкус кожи желанной красавицы оставался для него тайной за семью печатями.

Говорят люди, если стал князем — поздравить себя надо. Беломир хлопнул по шее, убивая привязавшегося комара. С омерзением почувствовал под пальцами свою липкую кровь. Есть с чем поздравлять, воистину — муж не муж, вдовец не вдовец, жена как камень на шее, а сбросишь ее — начнется война с соседом.

* * *

Пребрана спала, когда он, переодевшись в простое платье работника, вошел в опочивальню. Он походил из угла в угол, наконец решился, придвинул кресло к ее ложу и сел.

Вслушиваясь в ее неровное дыхание, Беломир понял, что внутри вот-вот снова поднимется ненужная жалость… Не к ней. А к себе самому.

Он гнал это чувство, как паршивого пса, но оно возвращалось. Пребрана могла стать его спасением, его островком любви в мятущемся, злом мире, а стала новым испытанием мужества и терпения. Будто их мало было!

Уйдя в свои мысли, он положил руки на подлокотники и прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной.

— Не хочешь ей жизни, да, князюшка?

Он едва не подпрыгнул, но сумел усидеть на месте. Только открыл глаза — и очами Рароха увидел древнюю тварь. Она сидела внутри истощенного тела, напоминая черный гриб-лишай в надрубленной березке.

— Кто ты? — он задал этот вопрос во второй раз. В первый Пребрана, тогда еще вполне разумная, вскочила на него и стала грызть зубами, воя что-то гнусное. И пришлось ее привязать, чтобы не пострадали служанки.

— Гы-гы-гы, — тварь в Пребране наслаждалась его страхом и злостью. Рарох предупреждающе пошевелился в неяви, и Беломир привычно выдохнул плохое, вдохнул хорошее, собрался с силами. Почуяв его окрепшую волю, тварь скривилась и зацокала языком. — А ты угадай. Ты ж бажененок у нас, князюшка. Соколик твой