ни кто иной, как Тин-Рик. Следом, сияющий от сделанной его дому чести, шел Федор Иванович и принял на руки куртку, треушку и рукавицы. Пока нес к вешалке, ласково гладил весь ворох.
— Самая замечательная вещь для нашей местности, но дорого лупят за меха охотники.
Инженер явился в костюме из темно-серого трико, манжеты и воротничок приятно белели узкими полосками. Смотритель не знал где усадить его. Гость решил усесться поближе к Лидии. Но так как ей нужно было сейчас же подняться, он мило пошутил:
— Ну, вот, а она сбежала моментально от такого приятного соседа. Впрочем, я ведь занял место без приглашения. Поделом вору и мука.
Смотритель тревожно взглянул на жену и серьезно принялся успокаивать гостя.
— Нет, нет, Федор Иванович, мне вообще не везет у женщин, — настаивал на своем инженер.
От того ли, что людям, связанным исключительно служебным положением, не о чем говорить, кроме как о делах, Федор Иванович сейчас же заговорил о приисках, о своих заботах. Инженеру ничего иного не оставалось, как поддержать разговор. Речь шла об отношениях рабочих к концессии, о конфликтах с союзом, о вмешательстве организаций в распоряжения администрации. Понемногу собеседники оживлялись, вино действовало, разговор принимал откровенный характер. Из того, что Лидии не удалось понять, выходило, будто все происходящее на прииске не результат размолвки управляющего и руководителей местных советских учреждений, а нечто более серьезное. Закругляя мысль, которую она упустила, инженер говорил:
— Вы, Федор Иванович, знаток горного дела, вы, зная наши требования, легко поможете нам. Сводите концы, и мы, можно сказать, сделаем первую часть нашей программы. Не огорчайтесь, если в интересах дела придется поставить вас иногда в неловкое положение. Надо иметь в виду перед кем. Мы-то ведь понимаем друг друга, а другие пусть думают, что им угодно…
Лидия внимательно посмотрела на гостя, он улыбнулся ей и пересел со стула в кресло.
— Милая хозяюшка, вы правы, можно умереть от скуки, слушая нас. Простите, ради бога. Мы никак не можем убежать от служебных мелочей, даже дома, даже в присутствии женщины.
Тин-Рик превратился в милого гостя.
— Я собственно пришел отдохнуть от этих бесконечных дел и от своей холостяцкой скуки, которая хороша в большом городе, а не на заброшенном прииске, но вы, Федор Иванович, меня спровоцировали на деловой разговор. Больше этого не будет, Лидия Прокопьевна.
Лидия смело заявила:
— А кто вам велел делать прииск заброшенным. Раньше тут было очень весело. Спектакли, собрания, вечеринки.
Инженер лукаво подмигнул хозяину.
— Жинка-то ваша, кажется, большевичка отчаянная. Не знал этого.
— Кто бы я ни была — только мне весело жилось, а с концессией все умерло. Это факт, — настаивала она. Хотелось подразнить холеного господина и посмотреть, что будет. — Не станете же вы отрицать, что вы, концессионеры, буквально разрушаете прииски. Может быть, назовете новые шахты, заложенные вами?
— Все будет, только дайте время, милая большевичка. Будет и драга, будут и разведки.
— О, — насмешливо протянула Лидия, — я давно слышу об этой драге. Не верится что-то. Слишком она большая для нас.
Инженер рассмеялся, повернулся к хозяйке; крупные и серые глаза смотрели внимательно и ласково.
— Вы потеряете ко мне всякое уважение, — говорил он, — если я расскажу вам, какой я легкомысленный человек. Я хочу, чтобы вы исправили неверное представление обо мне. Однажды в Бодайбо сидим компанией. Публика серая, как вообще в России. Вдруг входит дама в меховой дошке, в унтах. С ней какой-то мужчина. Садятся, просят что-то подать. Она приказывает, он сидит, знаете, таким бедным родственником и молчит. Можете себе представить — все оживились в зальце. Мои друзья в один голос сравнили появление дамы с лучом, попавшим в окно мрачной тюрьмы, — сравнение избитое, но очень верное, и потребовали от меня осуществить заговор: завязать знакомство с ней. Я подхожу к столику. Вблизи она была еще ярче. Вежливо, как всегда, по-европейски кланяюсь даме…
Инженер сделал паузу, Лидия воскликнула:
— Ну, что же дальше, интересно, — глаза ее блестели.
— Казалось бы, что могло случиться необыкновенного. Как полагается в обществе пара или отказалась бы присоединиться к компании, или столики были бы сдвинуты. Но вы правы с таким нетерпением ожидать необыкновенного конца. Дама любезно выслушала меня, но ее кавалер свирепо вытаращил глаза. Она побледнела. Я понял, какую ошибку сделали мы, и отошел. Вслед мне раздалось ругательство.
Лидия залилась смехом. Гость, зараженный веселым смехом, тоже смеялся, хотя плохо скрытое недоумение не исчезало из его глаз.
— Совершенно верно, все это смешно, вы правы, но когда немного отвыкнешь от подобных вещей — грустно.
Управляющий достал из бокового кармана футлярчик красного дерева, похожий на раковину.
— Вот еще доказательство моего легкомыслия. Я хочу показать все свои отрицательные стороны. Разрешите?
— Пожалуйста. Но скажите, у вас часто, по-видимому, случаются приключения?
— Откуда вы это взяли? — спросил инженер, протирая окарину{38} носовым платком.
— Из ваших же слов. Вы говорите, что всегда бываете вежливы в подобных случаях.
— Вы, оказывается, ядовитая женщина. Ну, хорошо, я оставлю за собой право ответить вам. А сейчас по программе музыка.
Миниатюрный инструмент, похожий на ярмарочную коровку, в которую дуют ребята, почти исчезал в руках инженера. На черном дереве поблескивала металлическая отделка. Незнакомая нежная мелодия приковала внимание, — неожиданные фейерверки и каскады звуков. Лидия не сводила взгляда с пальцев, тесно собравшихся на маленьком инструменте, видела за ними расширенные глаза.
Вдруг очарование исчезло.
Инженер уронил на колени руки с окариной, в комнате стало тихо.
— Лидия Прокопьевна, это мексиканская песенка. Конечно, переложенная. Содержание ее из слова в слово повторяет наши русские песни, в которых говорится о любви, о разлуке, о тоске по родине. Я очень люблю ее. А вам понравилась она?
Лидия молчала. Ей не хотелось покориться наплывающему чувству. Инженер положил окарину на батистовый платок и весь подался к собеседнице. Она поняла его движение как желание установить какую-то близость, даже интимность.
— Вы поверите — даже теперь, когда я в России, не проходит эта тоска, которую я научился понимать. Я все еще в чужой стране, как в Австралии или Америке. Не осязаю родины. Собственно, иначе и не может быть. Я вернулся не в Россию. Здесь, на приисках, а может быть, и во всей стране — такие же американские люди, каких я ненавижу за делячество, кажущуюся культурность. Нет глубины, народной наследственной мудрости, гениальной проницательности. Нет русского человека. Да, я не нашел того, о чем мечтал долгие годы днями и ночами. Может быть, вам приходилось уезжать из родных мест? Представьте, вернувшись, вы не находите милых знакомых, любимых деревьев, тропинок. Я ведь
