точность и решительность, нельзя не ценить его, но морозить молоденькую женщину из-за служебных обязанностей, каковы бы они ни были, совершенно недопустимо. Может быть, вы разрешите помочь вам?
— Если можно — пошлите за мужем.
— Ей холодно, милой женщине, поэтому и голосок такой холодный. Через несколько минут супруг в вашем распоряжении. Простите.
Тин-Рик поцеловал руку Лидии, затянутую в перчатку, и вышел. Возчик во всю рысь мохнатой якутки погнал по улице. Стоя на крылечке, Лидия видела, как инженера, вышедшего на дорогу, пыталась остановить группа рабочих, но он приложил руку к шапке и прошел мимо. На дороге оцепенело чернели фигуры с кайлами и лопатками на плечах, словно вырезанные из черной бумаги и наклеенные на огромный лист белого картона.
21
Ощущение холода в двух комнатах с кухонькой, когда-то очень уютных и теплых, преследовало Лидию, точно печь не могла отогреть промерзших стен. Да, своими руками она жгла поленья из старой темной сосны с пазами, со следами побелки. Управляющий, очень внимательный, распорядился привезти к самому крылечку и сложить поаккуратнее эти дрова. Старателям отказывают в крепежном материале, заставляют с риском для жизни добывать огниво и стойки в затопленных шахтах, а вполне пригодный лес — балки, стропила разобранных бараков — расходуется на отопление конторы и квартир служащих.
В стане ее все знали. В глазах шахтеров она была своим человеком, с ней охотно вступали в беседу.
— Ты хоть и вернулась, Лида, а видать душа твоя не здесь, — говорили они.
Все в один голос жаловались на порядки и мечтали как можно скорее уйти с Витима. Перечисляли затопленные шахты, на пальцах подсчитывали брошенные в зумпфах центробежки, пульзометры, камероны{37}, вагонетки. В кладовых с инструментом лежит снег на аршин. Бани сначала топили в две недели раз, потом раз в месяц, а теперь, если угодно помыть грешное тело, ступай на заготовку дров, поставь столько же, сколько пожжешь. А по расчету лимитетчиков много надо пожечь, чтобы шахтера отмыть.
— Одним словом, Пласкеев руководствует. Начальство повыше говорит, что мы, мол, не при чем, спрашивайте с него; спросишь у него — он к управляющему посылает, тоже не мое, мол, дело, я творю волю начальства. Профсоюзу, Лида, видать трудно с лимитетчиками бороться.
Получалось впечатление безотрадности, точно на прииски спустился туман, в котором предметы странно исказились. Приходила мысль, что управление приисками сеет вражду между рабочими и старателями на почве нехватки инструмента, подрывного материала, крепления и науськивает и тех и других на союз.
— До свидания, Лида, — раскланивались шахтеры, — может быть, на Алдане встретимся. Не понравится тебе здесь.
Устроившись с домашними делами, Лидия однажды отправилась в клуб. Поразило отсутствие следов на крылечке. Бывало только и разговора о половиках, дерюгах, чтобы шахтеры не таскали грязь в помещение.
Возле длинного стола зябким узлом сидела бывшая соучастница по устройству вечеров и спектаклей, — немолодая уже библиотекарша. На ней были навьючены два теплых платка, и концы узлов торчали, как длинные уши. Оказывается, только несколько месяцев после вступления Лена-Голдфилдс во владение приисками культработа шла действительно блестяще. Концессионеры исправно отчисляли средства, давали все без возражения, казалось, наступило благоденствие в нардоме. Успели пополнить библиотеку новинками, приобрели бутафорию, написали новые декорации. Но вот уже с месяц наступил поворот. Даже дров не дают. Спектаклей нет уже давно. Видимо, не хватило у лимитетчиков терпения и выдержки. Бросалось в глаза отсутствие убранства в читальном зале, в красном уголке. Где же флажки, которые сама вешала на длинных бечевах крест-накрест под потолками? Хорошо помнилась суматоха перед Октябрьскими днями. Библиотекарша улыбнулась из груды платков.
— Сам Тин-Рик на днях сказал, что такую запыленную ветошь пора сменить. Недопустимо, говорит, символ революции изображать выцветшими флажками. Обещался прислать кумача, но пока не прислал и, конечно, не пришлет. Вообще — скучно, Лида. Единственное утешение — прочитаешь иногда статью «Шахтера» в «Нашем пути». Удивительно верно расценивает он некоторые моменты, буквально иногда в самый кончик носа жалит кое-кого.
Лидия вспыхнула. Ведь она может читать статьи Николая, знать, о чем он думает, чем озабочен. Обрадовалась, попросила несколько номеров газеты у библиотекарши и убежала домой. В каждой строке она узнавала мигаловскую нервность и злость. Его взгляды на концессионеров, когда-то не совсем твердые, видимо, устанавливались окончательно.
Статьи затрагивали Лена-Голдфилдс осторожно, тактично, автор брал отдельные случаи, но картина упадка производства в богатом золотом районе открывалась, как в панораме. Одна статья заканчивалась так: «Помимо неумения работать, есть и нежелание во многих случаях. Помимо нежелания, есть и нечто худшее. Хочется откровенно сказать: «Господа, вы приехали служить концессии, но делаете свои шахер-махер во вред вашим же хозяевам». Лидия представляла Николая в большой холодной и пустой гостиной за столом, покрытом клеенкой, и странно — он в ее представлении был теперь совсем другим, совсем не тем, которым она возмущалась. Лицо его теперь казалось не упрямым, а упорным, труд его значительным и совсем не смешным. Она убрала газеты в ящик с рукоделием под лоскуты. Что руководило ею заводить эту тайну, сама не знала: желание ли обрести мир и тишину в домике или сохранить память об увлечении младшим смотрителем, превратившемся в журналиста?
Газеты со статьями были ей дороги, доставала она их только оставшись одна в квартире, а если внезапно входил муж, торопливо совала их под подушку.
22
Лидия заметила, что муж внимательнее одевается, приобрел солидную осанку, манера разговаривать с рабочими изменилась. И раньше он не был вежлив, а теперь даже не глядит, с кем разговаривает, и нетерпеливо понукает: «Дальше, дальше. Все?» Но дома он оставался прежним, ласковым, внимательным. По утрам сам кипятил себе чай, ходил на цыпочках, чтобы не разбудить ее. Придя в десять часов с участка, тихонько спрашивал ее: «Лида, ты спишь?» И принимался растапливать плиту.
Лидия отсыпалась, залеживалась подолгу в постели и скоро разленилась. Оглядывая в зеркало свою фигуру, начинающую полнеть, и мятое лицо, брезгливо морщилась, но не двигала пальцем для того, чтобы изменить образ жизни.
Да и как его изменить: на прииске была точно такая же тишина, как и в квартире смотрителя. Поэтому, когда однажды Федор Иванович, придя в полдень, очень озабоченно попросил к вечеру приготовить что-нибудь поделикатнее из закусок, выпивок и печенья к чаю, так как будет дорогой и важный гость, она необыкновенно оживилась, даже взволновалась. С увлечением застучала каблуками, захлопала дверьми буфета с припасами, замурлыкала песенку. Почувствовала себя человеком, занятым ответственным делом. К шести часам стол был убран.
Ровно в семь открылась дверь, и вошел обещанный гость. Конечно,
