еще в возможном присутствии мужчин, я не мог никак. Но сама мысль не умерла совсем, а осталась на полочке моей памяти потенциально мощным инструментом воздействия одного пола на другой (а то и наоборот).
Тонечка Воробьева сидела за моим столом с мониторами и всматривалась в экраны, осторожно нажимала кнопки пульта. Любопытная по природе, Тонечка давно просила меня научить ее пользоваться нашей аппаратурой, и я показал ей некоторые несложные манипуляции. Моя подруга была увлечена и делала вид, что не замечает, как я поглаживаю ей локоток. Вообще-то мы пили чай и ели неправильное (как и в прошлый раз) варенье, привезенное Тонечкой из еврейской страны.
Некоторое время назад, когда Тонечка достала из сумки баночку этого своего необычайно вкусного еврейского варенья, я изящно положил перед ней на стол, раскрытую красивую подарочную коробочку с ее кулончиком (конечно, с отремонтированной в ювелирной мастерской, цепочкой). Коробочку я раскрыл специально, чтобы не давать повода моей подруге посчитать, что в коробочке обручальное кольцо. Тонечка удивилась так, как будто увидела настоящее чудо. Несколько секунд очень серьезно смотрела на кулон, осторожно взяла… резко отвернулась.
– Тонечка, – удивился я сам, – что ты?..
Она повернулась и посмотрела мне в глаза. В ее взгляде было какое-то совсем незнакомое мне чувство и… слезы.
– Женечка, спасибо, милый! – дрожал ее голосок. – Ты не представляешь, что этот кулон для меня значит! Я же думала, что потеряла его навсегда! Родственники в Израиле спрашивали… а что я им могла сказать? Сказала, что забыла… Он по наследству, он мне… а не Анне. Не сестре моей. Мы даже поссорились, не разговаривали очень долго, ты…
И она обняла меня, прижалась ко мне. И это было так трогательно, так невинно! Так дети прижимаются к родителям, когда те прощают их за нехороший поступок.
А еще раньше, Тонечка жаловалась на мадемуазель Лили, при своей первой встрече с ней.
– Ты представляешь, – морщила она свой еврейский носик, – эта Чучундра вообще не видит людей! Мы с Ленкой к ней и так и этак… Сосулька ледяная, сталактит в юбке!
– Скорее – сталагмит, – поправил я.
– …Почему? – сощурилась Тонечка.
– Ну, сосулька – это действительно, типа, сталактит. Она с крыши свисает, – изучал я Тонечкино лицо, – а вот, когда с нее капает, когда сосулька «плачет», внизу под ней вверх растет сталагмит.
– Понятно, – обрадовалась моя способная ученица, – если на сталагмит надеть юбку, получится Лилиана Владимировна, – мило, по-женски заключила она.
– Точно! – согласился я.
– А давай ее сталагмитом звать! – озорно предложила Тонечка.
Я «пожевал» на языке словосочетание «сталагмит Лили».
– Нет, – определил я вкус словосочетания, – не получается.
– Почему? – наигранно надула губки Тонечка.
– Трудно произносится, – объяснил я, – так же трудно, как и Лилиана Владимировна. Я ее определяю как мадемуазель Лили.
– Мадемуазель Лили… мадемуазель Лили… – попробовала Тонечка. – Мадемуазель – это тоже слишком длинно! Тогда уж – мадам Лили.
– Мадам не получится чисто логически и биологически, – притянул я к себе Тонечку за талию.
– Почему, – уже без интонации вопроса добивалась истины моя милая ученица.
– Она девственница! – объяснил я, по-хозяйски запуская пальцы под резинку Тонечкиных трусиков. – Вот здесь у нее… не так как у тебя!
Тонечка Воробьева вспыхнула, попыталась (правда безрезультатно) оттолкнуть меня.
– …Как это?.. упиралась Тонечка напряженными ручками в мою грудь. – В ее возрасте… Блядь, а ты откуда знаешь?
– Из ее поведения! – быстро среагировал я! Только из поведения!
– Женька, отстань, – неуверенно попросила Тонечка, – вдруг войдет кто!
Я привычно тонул в красивых Тонечкиных глазах, уже подернутых знакомой поволокой, и начинал опасаться, что, погрузившись слишком глубоко, не смогу вынырнуть. Не хватит воздуха.
– Тогда понятно, – несколько более низким и несколько более хриплым голосом совсем без каких-либо интонаций произнесла Тонечка, – она – несчастная женщина.
Я обхватил кудрявую Тонечкину головку обеими руками, притянул к себе и невинно поцеловал в лоб.
– Мы будем звать ее просто и бесхитростно – Лили, – определил я конечное название сталагмита в юбке.
И так, Тонечка Воробьева за пультом, я поглаживаю ее локоток…
Дверь открылась внезапно, и в мониторную, обыкновенным образом, очень тихо вошла мадемуазель Лили. Я не проявил никакой реакции, просто оставил Тонечкин локоток в покое. Тонечка обернулась не сразу, но, по каким-то крошечным изменениям моего поведения поняла, что кто-то вошел.
Увидев кадровичку, Тонечка дернулась, тихонько ойкнула и слегка покраснела. В глазах мадемуазель Лили я прочитал, что эта Тонечкина краснота не укрылось от ее пытливого взгляда, мало того, этот маленький конфуз она сама непроизвольно выдала мимолетным и каким-то злорадным удовлетворением.
– Стучаться надо, Лили… Лилиана Владимировна, – тихо проговорила Тонечка себе под нос, подозрительно неестественно «споткнувшись» на непривычном словосочетании.
– Да? Неужели? А вот Евгений утверждает, – зло заулыбалась обладательница грандиозного таза, явно выдавая подготовленность именно к такому укору (правда, в ее понимании, исходящему не от Тонечки, а от меня), – что здесь никто не стучится, входят друг к другу запросто.
При этом она посмотрела на меня испытующе.
– Вы пропустили один термин, Лилиана Владимировна, – ответил я мгновенно, показав и свою готовность, и сделал паузу, не сказав какой.
Мадемуазель Лили выдержала эту паузу и, как мне показалось, несколько растерянно спросила:
– Термин? Какой термин?
«А проигрывать дама не любит! Надо бы с ней поосторожнее!» – успел подумать я.
– Лилиана Владимировна, термин – «свои», – не успев воплотить здравую мысль в жизнь, брякнул я без какого-либо намека на осторожность.
И без того, и так не очень розовое лицо кадровички, побледнело и пошло пятнами. Она фыркнула, и зачем-то, уставившись в верхний угол потолка (так делают кошки, когда воют от безысходности), произнесла ледяным голосом:
– Вообще-то я по делу!
Чувствовалось, что воздух в мониторке начал попахивать озоном – так накалялась обстановка. Я посмотрел на Тонечку. Сбитая с толку, непонимающая, что надо делать и что говорить, она готова была убежать, но элементарно не знала, как это сделать. Я понял, что положение надо спасать. Я встал, спокойно, с достоинством аристократа, подошел к мадемуазель Лили очень близко, открыто заглянул в ее глаза и низким голосом демона искусителя (каким в кино говорят герои – любовники), уверенно проговорил:
– Ну, какие дела, Лилиана Владимировна, в обеденный перерыв-то? – и, не дав ей опомниться, взял в свои ладони ее руку, продолжил. – А хотите чаю? У нас совершенно экзотическое варенье, для «своих»! Прошу Вас, не пожалеете! – уговаривал я Лили и осторожно, почти незаметно, поглаживал точку Хэ-Гу на ее кисти.
Не ожидавшая таких моих действий, мадемуазель Лили не сразу отдернула руку, а как-то нерешительно высвободила ее и отступила на шаг. Розовые пятна на ее растерянном лице исчезли,
