экранных девушек. Но так было всегда после получения повестки. Сентиментально-возвышенное чувство сопричастности прочищало духовный кишечник не хуже упаковки пургена.
— Но зачем, зачем ты согласился? Тебя же сняли, ты вышел. Единственный. Ты же сам все это устроил, чтобы больше не погружаться. И теперь опять в нее полезешь. А дети, а дом! — переходя на альт-фальцет, вдруг вскричала она и затряслась в рыданиях.
— Теперь поздно, Нелюсь. Сама знаешь.
— Тошка, Плашечка мой! А если Она… тебя выберет? Ты подумал? На кого меня оставишь? Ты хоть преемника знаешь? Может, это лох какой саратовский?
— Успокойся. Во-первых, меня скорее всего не выберут. Помоложе есть и попригожее. Да и здоровье мое, сама знаешь. А без омовения я чахну. Разве не видишь? Извелся я. К тому же это юбилейный заплыв.
— А если это ловушка? Ты не подумал? Если это все твой Рыбак устроил. На любовь развел? А-а?
— Рыбак-судак. Ты что, Нелюсь, Рыбак в такие дела не лезет. Он же избранник. Но избран теми, кто мал числом, для тех, кто мал умом. Не наоборот, Люсь, хотя последним страсть как хочется в это верить. И думаю я, что после этого купания путина нашего Рыбака закончится. И никакие палиндромы ему не помогут, Анели. Кривые у него палиндромы.
Анели оторвала голову Платона от своей груди и уже спокойно сказала:
— У тебя, Платоша, откуда бы ты ни начал, все к ВВП сводится. Устала я уже. Удвоил бы ты его, что ли, чем мучиться так.
При последних словах супруги у Платона перехватило дыхание, да так, что воздух встал в глотке комом, перед глазами пошли круги и, если бы не Анели, выбившая из него воздушную пробку, неизвестно, куда бы он попал в ближайшие сутки: на купание в Нижней Волге или на прозекторское омовение. Платон откашлялся. «Проклятая астма», — подумал он, а вслух прохрипел:
— Ты что, Нелюсь, забыла? Здесь же уши кругом, до самой Темзы. Какой, шахер-махер, ПВВ? Языком верти, но «да» и «нет» не говори, имена не называй, о явках не болтай. По-твоему, на мне мало статей висит, чтобы теперь еще с этого Нетупа пылинки сдувать? Может, и охрану ему от себя выставить? Да ты пойми, если такое в прослушку попадет — теперь птичка на него покакает, и ту на меня спишут.
— Ну чего ты, Тош, в УПК полез. Лучше бы экономику вспомнил. Какой ты доктор наук, если ВВП — валовой внутренний продукт — от «временно выбранного продолжателя» отличить не можешь. А продукт не истец, значит, положение о «применении насилия в отношении представителя власти», статья 318, часть 2-я, — в отношении экономической категории не действительно. Даже если ты уже «удвоил» от «удавил» отличить не в состоянии. Паранойя, — заключила она, — тяжело, но лечится. А еще купаться взду…
Анели, словно споткнулась обо что-то языком и, всхлипнув, вновь прижала лицо Платона к своей груди.
Его нос, попав в соблазнительную ямочку между грудей, вдохнул ту смесь свежести, силы и неистовства, что всегда безотказно вызывала в нем острейший приступ любовной истомы. Ее сильные широкие плечи, глубокие ключичные ямки, перевернутая пирамида ее стана, ее трогательные, почти детские по контрасту с телом уши, — вся ее просторная, ладная фигура бросала его в тот священный трепет, где счастье обладания перерастало физические рамки и граничило с кумирней, мессой, литургией.
— Неля, Нелечка-леночка, Анели, — шептал он в русло текущей между молочных гор реки. Горы начали твердеть, его дыхание участилось, но сердце его богини билось все так же ровно и неторопливо. Его совершенно искренний сексуальный порыв имел, на счастье, и практическую пользу: расстреляв гормональные боеприпасы, Анели, возможно, дала бы ему спокойно собраться. Пока нос Платона покоился в молочной ложбине, его руки, соскользнув по спине, нащупали другое, не менее соблазнительное ущелье. Легкий шелк, сбегая с плеч, сужался в области талии и, описав изумительную по пластике дугу над ягодицами, срывался водопадом почти до колен. Под его горячими ладонями тонкая материя легко заскользила вверх, а в его чреслах к этому моменту внутренний кочегар уже раздул такое жаркое пламя, что… Что? Стоило ему сделать шаг, увлекая за собой супругу, как ушат ледяной воды, да какой там ушат — танкер, целый Ледовитый океан обрушился на разгоревшийся очаг и вмиг погасил его. Платон оторвался от груди, сделал виноватое лицо и попытался пройти к столу. Но это ему не удалось — руки Анели продолжали держать его за плечи хваткой Пенелопы. Последняя ее надежда, что этот «призыв» шутка или недоразумение, рухнула. Одиссея состоится.
— Это Она? — спросила она неожиданно спокойно.
— Да, Анели, Она.
— Но почему, почему?
— Я не могу без этого, ты же знаешь. Думал, что смогу, но не получается. Последнее время я живу «как бы». Словно смотришь о себе фильм. В любой момент можно выключить — и ничего не изменится.
— Но чем Она лучше, чем? Посмотри, посмотри на Меня! — сказала она и скинула шелковый пеньюар, обнажая большое, сильное, но вместе с тем стройное и гибкое тело с золотистой кожей, одинаково огненными волосами вверху и внизу и разбухшими темными сосками на подрагивающих, чуть разведенных в стороны грудях.
Платон, не зная, чем ответить, просто молчал.
— Она красивее, эта твоя Родина, нежнее, белее, горячее?.. — Анели распустила волосы, и они рекой огня хлынули вниз. — Отвечай, отвечай же! Она красивая, да, красивая!
— Она необъятная, дорогая, — сказал Платон и подал жене упавший пеньюар. — Извини, мне пора собираться. Как ты понимаешь, в этом отношении ты можешь быть совершенно свободна. Честь семьи, разумеется, должна остаться незапятнанной.
— Это значит…
— Думай, как знаешь, — холодно оборвал Анели Платон и отвел от пояса правую руку с выгнутой вверх ладонью.
Это был хорошо усвоенный супругой знак окончания разговора.
Анели подняла с пола пеньюар и, не надевая его, пошла к выходу, выписывая задом одну из тех совершенных циклоид, что были заложены в женский софтвер еще с эдемских времен. Просторный кабинет смог продлить гипнотическое зрелище до… до возвращения Аристарха. Завидев супругу хозяина, референт покраснел, но повел себя деликатно — не ретируясь и не пялясь, он встал у двери с низко опущенной в знак покорности (или почтения?) головой и не шелохнулся даже тогда, когда она специально поддела его левым бедром и, взмахнув перед лицом оторопевшего слуги тончайшим пеньюаром, вышла в приемную.
Да, если что и заслуживало почтения в этом прохудившемся мире, то лишь такой вот триумфальный проход la femme de flamme[47].
Платон давно хотел поверить алгеброй эту гипнотическую женскую гармонию: какие микродвижения, милижесты позволяли фемине воздействовать на восприятие противоположного пола
