Книга Оглоеды. Рассказы - Егор Евкиров

в общагу в которой на меня было приготовлено койко-место. Встретила меня там комендантша. Жирная усатая татарка. Она воткнув руки в боки прочитала мне инструктаж по технике безопасности сказала чего можно и чего нельзя. Практически всё не можно и всё нельзя. Вобчем: не пить никого из посторонних не водить особенно «сикушек всяких» (кем были эти сикушки всякие? я не знал) не шуметь песни не танцевать танцы не петь матом не ругаться не болеть гриппом и другими простудными заболеваниями скотину не заводить. Получив постельное бельё в прачечной а это в подвале дело было я поднялся на второй этаж. Длинный коридор. Пять дверей по разные стороны. Впереди окно. В центре коридора два холодильника. Один протекал другой гудел. В конце коридора распахнутая дверь с жирной надписью «ТОЛЧОК». Я сразу же догадался там туалет.

Я вошёл открыв дверь комнаты под номером семьдесят три. Пол в линолеуме. Два больших окна в стене. Пять тумбочек. Три из них стояли почему-то верх ногами. Стол. Шесть табуреток. Покосившийся шифонер. Десять коек. На одной из которых лежало здоровое коренастое чудовище с растрёпанными волосами. Чудовище громко шмыгало носом и читало цветной женский журнал. Увидев меня чудовище зашвырнуло журнал на подоконник и громким басом закричало: «Оба-на! Будет с кем потарахтеть!» Мы пожали друг другу руки. Его звали Саней. Я сразу понял что он обожает «потарахтеть». Не успел я разобрать свои вещи а он уже начал мне рассказывать про местный колорит да про местных жителей. Он предупредил меня чтобы я не оставлял в холодосе продукты их всё равно кто-нить схавает. Саня сказал что лучше покупать те продукты которые не портятся. Он говорил что «бомжарики» сойдут. Он предостерёг меня чтобы в толчке я не садился голой жопой на унитаз а то заработаю ещё какой-нить «гайморит». Он рассказывал как здесь постоянно меняется народ: одни приезжают другие съезжают. Он говорил что живут здесь все: студенты рабочий класс алкаши чурки из какого-то там Чуркостана какие-то педосеки и всякие там уроды.

Помимо Саньки здесь ещё проживал Димка Полугоп который был его одногруппником. Саня мне объяснил почему Полугоп был Полугопом. Этот Димка считал себя гопом. Он разводил на деньги салаг-первачей. А те кто был посильней Димки его Димку гопом не считали ему деньги не отдавали а просто его Димку мудохали. Так Димка и ходил Полугопом.

Я спросил Саньку на кого он Санька учится. Он ответил что учится в железнодорожной шараге на машиниста поезда так как он с детства мечтал быть машинистом поезда. «Ты тока представь! Закат сентябрьский вечер преддверье Бабьего Лета по сторонам хвойный лес одевается в синих сумерках и впереди железная дорога вонзается в горизонт рельсы шпалы шпалы рельсы. Красотища! Я гоню на поезде высовываюсь из окна и свежий ветер ебашит мне в едало! Ништяк вить!» У него аж глаза блестели. А потом он балакал балакал балакал. Много мне чего набалакал.

Он мне рассказал что до меня на моей койке дрых мужик один по прозвищу Горкый. Он Горкый был весёлый типок всё стучал зубами. Горкый работал слесарем и очень любил кирять. И в этом деле он преуспел. Но в пьяном состоянии он становился неадекватен всё кричал что народ на дне а мир параша и всеми руководят жыдо-рептилоеды (не понимаю что ещё за рептилоеды такие? тем более жыдо?) и хватая свой топор в одну руку обещал себе отрубить другую вереща что государству его трудовые мозоли не важны. И вот однажды с перепоя Горкый всё-таки взял и рубанул себя топором. С обрубком он метался по общаге и визжал как недорезанная свинья: «ЧО СДЕЛА-АЛ А?! ЧО СДЕЛА-АЛ?!» Прибывшей бригаде «скорой помощи» он разгневанно кричал: «ПРИШЕЙТЕ КОНОВАЛЫ!!! ПРИШЕЙТЕ СУКИ!!! РУКУ ПРИШЕЙТЕ!!!» «Скорая» его конешно забрала и больше его никто не видел. Санька так и не в курсе: пришили ему руку али нет?

Был ещё один кадр его звали Теребунь и была у него балалайка. Как и Горкый Теребунь любил выпивать а иногда они бухали вместе. Горкый возмущаясь кричал про свои бесполезные мозоли а Теребунь играл на балалайке. Да так лихо и так нежно отчево душа радовалась а иногда плакала. Теребунь был человеком искусства играл в какой-то филармонии в большом народном хоре и так нравилось ему это дело что он бы Теребунь дело своё ни на что не променял. Любил он народ веселить а иногда и слезу скупую выцыганить. И всегда ему в этом помогала его балалайка его верная подруга. И вот как-то по пьяни Теребунь возвращался вечером из филармонии в общагу шёл и играл себе в удовольствие на своей балалайке. И тут его встретила местная гопота. Санька сказал что эти козлы взяли и сломали Теребуню балалайку. Самое дорогое что у него было. Горевал Теребунь слезами горькими убивался. Не мог он жить без своей балалайки. После этого забухал Теребунь очень сильно забухал такого он не позволял себе никогда. Допился до того что его попёрли из хора. Стал он какой-то сам не свой: злой и нелюдимый. И перегаром от него таранило за километр. И вот Санька однажды средь ночи проснулся от странных вздохов. Их издавал Теребунь. Он сидел на койке спиной ко всем дрыгал правой рукой и протяжно стонал: «Ооо-о-ой!!! Ооо-о-о-ой!!!» Вначале Саньке показалось что Теребунь просто-напросто гоняет «Дуню Кулакову» что конешно на людях не прилично но не возбраняется ежели хочется. Но позже стало ясно что Теребунь играл на своём херке как на балалайке. Он «тренькал» всю ночь отчего его херок посинел. И при этом Теребунь не останавливался теребунькал как заведённый ойкал и плакал заливисто. Саньке и Полугопу стало жалко мужика. Они догадались что он Теребунь напрочь лишился рассудка. Вызвали «скорую помощь» которая и забрала Теребуня.

После недолгой паузы Санька мне поведал об одном Охотнике за задницами который тоже здесь когда-то жил. Я спросил его почему он был Охотником за задницами? А он мне ответил что он был педосеком так как мешал им с Димкой спать.

Оказалось Охотник за задницами вовсе не был Охотником за задницами. И педосеком вовсе не считался может и был но за ним это не наблюдалось так как он был Охотником за зайчиками. Работал он сварщиком и имел шестой разряд. Он был суровый молчаливый крепкого телосложения мужик. Он не пьянствовал и матом не ругался и даже не курил. Но он был странным. Он просыпался по ночам всегда в одно и