— Да пошёл ты!
— Это правда. Можешь позвонить в больницу…
— Чушь собачья. Не знаю, что ты затеял, но этот дом ты не получишь! — Когда она ругалась, акцент становился заметнее, — легкий скаус[6], чуть ослабленный двумя десятилетиями жизни на юге.
— Ну вот, и Гэри рассказал мне, что мы с тобой разводимся, хотя я совершенно не помню почему. Доктор сказал, что триггерным моментом для развития амнезии стал стресс, который я испытывал при разрушении брака.
— Стресс, который ты испытывал! Да тебя тут вообще никогда не было, чтобы хоть что-то почувствовать! Ты вечно торчал на работе допоздна или болтался где-то со своим Гэри, а вот я-то как раз и переживала этот самый стресс, причем в одиночестве, и, кстати, ни о чём не забыла!
— Какая милая кухня, такая по-настоящему домашняя.
— Ты что, совсем чокнутый, Воган? И зачем ты так похлопываешь пса, ты что, не знаешь, что он этого не выносит…
— Не знаю! Я вообще ничего не знаю. Большую часть минувшей недели я провел в больнице с браслетом на руке, на котором было написано: НЕИЗВЕСТНЫЙ БЕЛЫЙ МУЖЧИНА. Вот, смотри, он у меня ещё сохранился. А вот медальон на шее, видишь? На нём моё имя и контактные телефоны — на случай, если мозг опять отключится и я опять потеряюсь, не понимая, куда идти и кому звонить.
Мэдди грохнула передо мной кружку с чаем.
— А сахар есть? — робко спросил я.
— Ты пьёшь без сахара.
— Вот и Гэри так говорит. Он ещё считает, что я курю.
Она склонилась ко мне, потянула носом.
— Вот что не так — от тебя не несёт табачищем. Поверить не могу — ты сумел-таки бросить.
— Я не бросал. Эта зависимость, как я понимаю, стёрлась из моего мозга вместе со всем остальным.
Она стояла у кухонной раковины, сложив руки на груди, и, казалось, никак не могла взять в толк, с чего бы мне выдумывать такую экстраординарную историю. Потом взяла мобильный телефон, позвонила Линде. По мере того как та говорила, глаза Мэдди всё больше округлялись, а лицо бледнело. Как только разговор закончился, Мэдди рухнула на табуретку и уставилась на меня.
— В этом весь ты!
— В чём?
— Я мучаюсь, копаюсь в этом дерьме, а ты просто стираешь память — и готово!
— Ну прости.
— Господи, а как же дети? Как будто им мало несчастий из-за нашего развода, так теперь папаша вообще их не узнает!
Она едва не плакала, и мне жутко хотелось её утешить, но, если верить языку тела, мне не следовало сейчас лезть к ней с объятиями.
— Врачи считают, что у меня есть шанс поправиться, хотя, кажется, они так и не понимают, что произошло.
— Дети скоро придут из школы. Что я им скажу? Тебе нельзя здесь оставаться — они на всю жизнь перепугаются.
— Понятно. Тебе виднее, что для них лучше.
— Да, и тут ничего не изменилось. — Но, заметив мою растерянность, она смягчилась. — Извини. Просто…
— всё нормально. А куда можно выбросить чайный пакетик?
— Туда же. Ой, ну да, открой вон ту дверцу. Так непривычно…
— Ух ты, как здорово придумано — крышка поднимается, когда открываешь дверцу. В самом деле отличная кухня.
— Я в суде сначала подумала, что ты не в себе. Всё время пытался поймать мой взгляд, зачем-то махал руками.
— Прости, но это вполне нормально — хотеть познакомиться со своей женой, прежде чем развестись.
— Боже правый, но ты же был под присягой — ты поклялся говорить правду.
— Я и говорил правду — что не могу вспомнить.
— Так… Всё равно не понимаю. Ты что, в прямом смысле нас не помнишь? Вообще ничего?
— Ну, не совсем.
— Как это?
— Недавно пара эпизодов всё же всплыла в памяти. Я помню, как у нас палатка упала во время путешествия по Ирландии и как ты делала объявление по радио в поезде.
— Точно, нас ещё за это ссадили с поезда.
— В Дидкот-Парквей.
— Нет, это было в Илинг-Бродвей.
Я не стал спорить, хотя дело определённо происходило в Дидкот-Парквей.
— Но это всё. Да, ещё как-то ночью мне снился кто-то по прозвищу Бэмби.
Мэдди слегка зарделась, но промолчала.
— Эй, ты его знаешь, да? Кто этот Бэмби?
— Ты меня когда-то так называл. Много лет назад, когда мы ещё учились в университете.
— Бэмби?
— Ты говорил, что у меня такие же глаза. И я, дура, на это купилась.
— Но это же мужское имя, нет?
— Да, и ещё так зовут олененка. И я была на него похожа.
— Теперь ясно… Рискуя быть бестактным, всё же замечу — у тебя очень красивые глаза.
Мэдди растерянно отхлебнула чаю.
— Нет, ты точно всё забыл. У меня «красивые глаза»? С чего это, чёрт побери? Ты же сказал, что я эгоистичная корова, погубившая твою жизнь.
— Я? Прости, если я так говорил. Но я ничего подобного не помню.
— Ах, как тебе повезло.
— Вообще-то не слишком, — хмыкнул я, глядя в пол. — Трудно начать жизнь заново.
— Прости. Мне пока тяжело это осознать. Так ты что, не знал своего имени и всё такое?
— Всю неделю, что торчал в больнице. И всё время думал, кем же я был до амнезии. Удачно ли сложилась моя жизнь, был ли я порядочным человеком, — понимаешь, о чём я?
— Надеюсь…
— И вот оказалось, что моя семья распалась, я болтался по чужим углам и потратил все сбережения на адвокатов.
Она промолчала, но глаза наполнились слезами, и она тихонько заплакала. В этот миг мне хотелось только одного — просто обнять свою жену, прижаться губами к её губам, и это был бы самый чудесный миг. Поколебавшись мгновение, я всё же решился нежно погладить её по руке.
— Ты что делаешь?
— Э-э… утешаю тебя?
— Не смей!
Зато псу было позволено лизнуть ей ладонь — Вуди можно, а мне нет.
— Прости, что стал дурным вестником, — промямлил я. — Но я должен был сообщить тебе лично.
В наступившей тишине неожиданно отчетливо заурчала посудомоечная машина. Я заметил фотографии на холодильнике.
— Это наши дети? Так вот они какие…
Девочка широко и открыто улыбалась в объектив, а мальчик изо всех сил старался выглядеть независимым. И самое потрясающеё — оба оказались миниатюрными копиями своих родителей. Дилли как две капли воды похожа на мать, а Джейми — вылитый я.
