только раз приоткрывает глаза, когда лежит в ванной. Протягивает руку к ее волосам и смотрит на нее нежностью. Называет именем матери. Так он делает только, когда напьется. Принимает ее за свою жену.
Они разделились: Симон с Фелисией проверят южную часть деревни по пути к ферме Мудигов. Сама она взяла на себя северную.
Уже стемнело, фонарик слабо освещал тропинку, ведущую к озеру. Тропинку затянуло тонким ледком, и приходилось идти осторожно, чтобы не поскользнуться на выступающих корнях. Слышно было, как вода в озере бурлит между льдин. Ощущение радости прошло, сменившись тревогой.
Видар оставил следы. Она узнала рисунок грубых подошв. Точно такими же пестрела глина во дворе. Ему нравилось обхаживать свои владения, а заодно проверять, чем занимаются деревенские. Каждый день он уходил в лес, чтобы вернуться с подробным отчетом об увиденном. Ничто не ускользало от его внимания. Эти места он знал как свои пять пальцев. Просто немыслимо, что отец мог заблудиться в лесу.
Среди деревьев показались очертания дома, в окнах горел слабый свет. Лив выключила фонарик и остановилась под елкой. Забыла уже, когда в последний раз стучалась в дверь к соседям. Между ней и деревенскими, в отличие от отца, не было никакой застарелой вражды или неприязни. Но в их семье были заведены неписаные правила, которые она не осмеливалась нарушать. Видар часто повторял, что в роду Бьёрнлундов принято держаться подальше от людей. «Одиночество у нас в крови, — говорил он, когда зима заваливала снегом деревню, и все погружалось в молчание. — Мы как волки». Он никогда не объяснял, почему соседей надо сторониться, и Лив просто привыкла к этому.
И вот теперь она подходила к соседскому дому. В воздухе пахло березовыми поленьями. Сороки трещали в ветвях, словно на базар собрались. После долгих колебаний подняла руку и постучала в дверь. Но стоило ей заслышать шаги за дверью, как она бросилась назад в лес и скрылась среди деревьев.
Потом она сделала вторую попытку.
Серудия Гуннарссон с каждым годом все больше походила на птицу. Голова криво сидела на непомерно длинной шее, дряблая кожа болталась под подбородком.
— Кто там?
— Это я, Лив Бьёрнлунд.
— Дочка Видара? А ты что стоишь в темноте? Выходи на свет, чтоб я могла тебя увидеть.
Лив с трудом заставила себя подойти ближе. Дрожащим голосом она сообщила причину визита. Старуха, прищурив глаза, читала по губам, наверное, уже не доверяла своему слуху.
— Я видела Видара утром, — сказала она. — Судя по всему, он направлялся к болоту. И очень спешил.
— А во сколько, не помните?
— Очень рано. Точно сказать не могу. Солнце еще толком не встало.
По ее мутному взгляду было понятно, что вряд ли она много увидела.
Серудия протянула руку к Лив, пальцы у нее были не удивление цепкие.
— Ты зайди, погрейся. На улице так холодно.
Скоро Лив уже сидела за кухонным столом и смотрела в окно. На другом берегу озера горели окна фермы Мудигов. Казалось, если напрячься, можно услышать голоса.
Старуха угостила ее кофе, выставив к нему сыр, варенье из морошки и печенье трех сортов.
— Ну зачем вы так утруждаетесь, — смутилась Лив.
— Гостям только самое лучшее. Не каждый день ко мне дочь Видара заходит.
Она явно была рада видеть Лив. Пялилась на нее во все глаза, словно не могла поверить, что та действительно сидит у нее на кухне.
— Простите, я не могу задерживаться. Мне нужно искать отца.
— Видар был тут позавчера, — неожиданно сообщила Серудия.
— Позавчера? У вас?
Лив оглянулась по сторонам, словно Видар притаился где-то в пыльном углу. Старуха покраснела, как школьница, и принялась теребить жидкую седую косу на плече.
— Он заходил посмотреть мою печь. Всю зиму барахлила, а твой отец одним мигом все наладил. На все руки мастер, всегда таким был.
— Он не говорил, что заходил к вам.
— Да если б не Видар, мой дом давно бы уже развалился. И денег за работу он никогда не брал, хоть я столько раз предлагала.
Сыр застрял у Лив в горле при этой новости. В свете лампы было видно, что глаза старухи словно пеленой затянуты. Глаукома? Скорее всего, она просто видит то, что хотела бы видеть. Не может быть, что б отец помогал ей с домом и не брал за это денег. Времена, когда люди просто так помогали друг другу, давно прошли.
— А вы уверены, что видели его утром?
Серудия повернулась к окну, за которым в темноте поблескивало озеро.
— Он тут утром пробегал… Едва светало, но Видара я ни с кем не спутаю.
Лив ушам своим поверить не могла.
— Я уже лет десять не видела, чтобы он бегал.
— А сегодня бегал. Он бежал так, словно за ним волки гнались.
Стоило Лиаму погрузиться в сон, как начался кошмар. Он снова и снова слышал звук выстрела. И знал, что в темноте ему не скрыться — настигнет пуля. Он бежал среди деревьев, еловые лапы хлестали по лицу, оставляя кровавые царапины. Он не знал, где кончается лес и где начинается небо. Со всех сторон сразу доносился кашель Габриэля. Брат бегает кругами, догадался Лиам. И когда снова раздался выстрел, он испытал облегчение. Все кончилось. Можно проснуться.
Отец всегда стравливал их — с малых лет. По утрам отец страдал похмельем и был относительно добр. Иногда он подзывал детей к себе. Лиама он просил пошире открыть окно, даже зимой. Снег задувал в окно и сыпался на кактусы из аризонской пустыни, раздобытые где-то матерью. Ощущение было, что сидишь в сугробе без теплой одежды. Когда они с Габриэлем начинали стучать зубами от холода, отец приказывал:
— Идите-ка сюда, будете мне жар сбивать.
Им приходилось лежать рядом с отцом на диване, пока он курил сигареты, распространяя сивушный запах. Подмышки у него воняли, но Лиаму все равно нравилось лежать рядом с ним. Быть так близко к отцу казалось и опасно, и увлекательно. Словно на охоте, когда лежишь в укрытии и видишь, как рядом проходит вепрь, готовый в любой момент броситься на тебя.
Габриэлю поручалась зажигалка. Прикрыв рукой пламя, брат подносил ее к сигарете, зажатой в губах отца. Лиам отвечал за пепельницу. Ему нужно было удерживать ее на своей худой мальчишеской груди между ребрами, и при каждом дуновении ветра в открытое окно пепел летел ему в глаза.
Отец никогда их не обнимал. Но случалось, что терся своими небритыми щеками, обдирая нежную кожу.
— Мне повезло, что вас двое, — говорил он. — Каждый король должен иметь по
