однажды погрязнешь в них и они тебя поглотят. Вопрос только в том, как это случится и когда.
Теперь у нас есть на это ответ.
И это не слова, а только чувства.
Я ощущаю что-то острое у себя в груди, но все равно стараюсь дышать глубоко в надежде, что боль утихнет. Может, это сломанное ребро утыкается прямо в сердце, но вряд ли. Просто драка с Чико и те слова, которые слетели с моих губ и ранили его душу, точно так же пронзили и мое сердце. За все приходится платить.
Я пытался бороться со своим сердцем художника, пытался заставить его стать стальным. Но у меня не получилось. Я понимаю это, и меня накрывает новая волна паники. Мое сердце рвется на части. Снова и снова. В сознании возникает что-то красное, синее, розовое — этими цветами мы в школе рисовали схему сердца: поперечно-полосатая мышца, эпителиальная ткань… Потом я вспоминаю, что учительница говорила о поврежденных тканях. Что на их месте возникает рубец, шрам, и такие рубцы могут влиять на ощущения, снижая чувствительность.
Может, это мне и надо — покрыть свое сердце и себя самого множеством рубцов. Я думаю о том, как сворачивается кровь, как срастаются ткани. Как на месте каждой новой раны возникает толстый шрам. Снова и снова, пока боль не станет чем-то мелким, мимолетным и незначительным.
Может, тогда сердце не разобьется окончательно. И не сгниет.
Я думаю о сердце Рэя, черном, подпорченном.
Думаю о сердце мамы, которое будет сочиться ярко-красной болью.
Я чувствую, как все сильнее погружаюсь в диван, проваливаюсь в черноту, поэтому стараюсь сосредоточиться на розовом и синем. На нежно-розовых сердечных клапанах и пульсации темно-синих вен.
На чем-нибудь, что убережет меня от полной тьмы.
Крошка
На рынке все вокруг повторяют:
— Felicidades! Поздравляю, Крошка!
Эти слова произносят торговцы, соседи, подруги мамы. Все знают, что у меня родился ребенок, спрашивают о нем, радуются за меня. А мне хочется рассмеяться. Или чтобы из глаз хлынули слезы и, как прорвавшаяся через запруду вода, унесли бы всех вокруг. Мне хочется нашептать в уши доброхотам мои жуткие ночные молитвы, спросить, известно ли им, что девушки могут молиться о подобном, и посмотреть, что люди на это скажут. Хватит ли у них духа поздравлять меня после этого?
Но я знаю, что если хотя бы заикнусь об этом, то уже не смогу остановиться и буду бесконечно шептать свои молитвы. Поэтому я благодарю и продолжаю путь к аптеке.
Когда я вхожу туда, из-за стеклянного прилавка меня приветствует Летиция, которая там работает:
— Привет, Крошка. Как ты тут оказалась?
Обмахиваясь веером, она поднимается с табуреточки, одергивает джинсы и идет ко мне. Ее сандалии шаркают по пыльному полу, она улыбается.
Когда-то Летиция была красавицей. Она красила веки тенями цвета электрик, которые светились даже в помещении. И безупречно подводила глаза, делая толстые черные стрелки. Она напоминала мне актрису из какого-то сериала. Когда девчонкой я приходила сюда с матерью, всегда восхищалась прекрасными глазами Летиции и маленькой черной родинкой над верхней губой, слева.
Я завидовала тому, как ее парень смотрел на эту родинку, на губы, на всю Летицию. Он всегда был рядом, стоял, привалившись к краю прилавка, и ждал, пока она закончит с очередным покупателем, чтобы снова полностью завладеть ее вниманием. Казалось, он просто не может отвести от Летиции взгляд, а поскольку он был даже красивее Галло, я тогда считала ее самой везучей девушкой на свете.
— Просто нужно кое-что купить, — говорю я.
Летиция кивает, продолжая обмахиваться веером. Она до сих пор пользуется теми же тенями цвета электрик и подводит веки толстыми черными стрелками. И черная родинка над верхней губой никуда не делась.
Но она уже не та девушка, которой была десять лет назад.
Десять лет назад Летиции было шестнадцать. Я знаю ее историю — мы тут все всё друг о друге знаем. Давным-давно ее отец уехал в Штаты и не вернулся. Ее мать, как и моя, растила Летицию одна, полагаясь лишь на себя и на дружескую поддержку других женщин. И сама Летиция тоже родила, когда была в моем возрасте. Свою дочь она назвала Калифорнией. Ее красавчик-бойфренд тоже уехал в Соединенные Штаты, пообещав ей золотые горы. Летиция годами твердила всякому, кто соглашался слушать, что скоро он заберет их с дочуркой, они все вместе заживут в прелестном маленьком домике и она наконец-то станет американкой.
Но ее парень так и не вернулся.
Сейчас Калифорнии уже девять, и она по-прежнему верит, что будет жить в прелестном маленьком домике, хотя у них никогда его не будет. Имя девочки напоминает о разбитых мечтах, о штате, куда мечтает переехать ее мать. Иногда я слышу, как Летиция кричит: «Калифорния, иди сюда! Калифорния, подожди меня!» Это всегда напоминает о несбыточном желании. Теперь Летиция стала похожа на большинство окрестных девушек, которых сделали женами и матерями при помощи красивой лжи или грубой силы. Она выглядит старше своих лет, усталой и какой-то омертвелой.
Я присматриваюсь к ней, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем и я стану такой же.
Она тоже глядит на меня.
— Тебе нужно что-то для малыша? Как он? Кстати, поздравляю! — Так она говорит, но ее глаза смотрят с жалостью.
— Летиция… мне нужна твоя помощь.
— Конечно, милая, что я могу для тебя сделать?
— Мне нужно что-нибудь, чтобы… чтобы молоко сгорело. — Она многозначительно смотрит на меня, но я нахожу силы продолжить: — И противозачаточные таблетки.
Летиция кладет веер и оборачивается на стеллаж с таблетками и другими медикаментами у нее за спиной. Потом кое-что вытаскивает оттуда.
— Препаратов для прекращения лактации у меня нет, — говорит она, — но вот это может помочь. Хотя, конечно, никаких научных подтверждений нет, ничего подобного. — Она закатывает глаза и подталкивает ко мне коробочку. — А вот это контрацептивы.
Облокотившись на прилавок, Летиция начинает объяснять, что к чему. Но я способна думать лишь о том, что кто-нибудь может войти в аптеку. Вдруг это будет Рэй? Или один из его прихвостней, которые по его указке следят за теми, на кого он укажет? Или кто-то из подруг мамы? Или mua Консуэло по пути с работы заскочит сюда и увидит меня? Но я все-таки киваю, пока Литиция говорит, и слежу за всем, что происходит вокруг.
Потом она снова смотрит на меня:
— Но, знаешь, с этим тоже никаких гарантий.
— Да, я знаю.
Я ощущаю на себе ее взгляд, но не поднимаю глаз. Она
