и стала молотить его руками и ногами.
— Эй вы! — послышался голос Рида. — Шакалы и мерзавцы! Убирайтесь прочь.
Он кого-то ударил, на помощь к нему подоспели товарищи Семена, но Восков уже лежал, залитый кровью.
Очнулся Семен в больнице и увидел склоненное над собой знакомое лицо.
— Лиза, — радостно сказал он, но это ему только показалось, что сказал, он мог только шептать. — А Филадельфия-то с нами!
— Лежите смирно, оратор! — приказала она. — Мама велела вас перевезти к нам, как только позволят врачи.
— Хорошо, — устало сказал он. — Только передайте ребятам: пятнадцатого нужно быть вместо меня на Ист-Бродвее…
— Чудак вы, полтавчанин, сегодня уже семнадцатое.
Две недели его выхаживали Лиза и Анна Илларионовна. Семен оказался «тяжелым» больным: вместо лекарств он требовал газет. Его навещали товарищи, и он с жаром втолковывал им, что пора рабочим людям из России иметь свою рабочую газету.
— Чудовищно! — горячился он. — Мы считаем себя социалистами, а позволяем царской охранке засорять мозги эмигрантов черносотенным «Русским словом». Да вы вспомните, с чего начал организацию партии Ленин, — с политической газеты!
— Мы бедняки, Семен, — недоумевали они. — Где ты возьмешь деньги на такую газету?
— Чепуха! Выпустим пятьсот акций по пять долларов каждую. Да неужели мы не найдем в Америке пятьсот сознательных людей, желающих узнать правду о рабочей России, о ее революции, о ее людях, о положении эмигрантов в Америке?!
— К вам гость из России, — сообщила однажды Лиза. — Называет себя почему-то эксом, такой маленький, черноглазый…
— А ну их к дьяволу, эксов!
— Двое владельцев уже внесли свой пай, — раздался голос с порога. — Вы под надежной охраной людей, преданных мануфактурным товарам…
— Илья! — радостно закричал он. — Да это же Илья Фишкарев — гроза харьковской буржуазии!
Они обнялись, Илья осторожно прикоснулся к повязкам.
— Трогательно тебя разделали… Мне говорили, что ты уже был на том свете.
— Чепуха! Как нам можно уходить на тот свет, когда на этом еще невпроворот работы. Рассказывай!
— Украина, Крым, пяток морей, и вот я в Нью-Йорке.
— Послушай, мы затеваем свою газету… «Новый мир». «Мы наш, мы новый мир построим…»
Лиза закрыла за гостями и вернулась к Семену.
— Лиза, хотите узнать, о чем думает сейчас ваш больной?
— Я индийский факир, — как-то нервно сказала она, — я знаменитый шаман из племени острова Манхаттан. Мой больной думает сейчас о волшебной газете. Угадала?
— Только наполовину.
Она почувствовала, что он вдруг стал серьезен. Повторил:
— Вы провидец наполовину. Я думаю о вас и о себе, Лиза.
Через месяц они зажили своей семьей. Свадьбу устроили скромную. Лиза посмеивалась: «Семен повенчан с газетой».
Типография и редакция «Нового мира» разместились в трех маленьких полуподвальных комнатках по Восьмой авеню в центре рабочих кварталов Нью-Йорка. Идея социалистов быстро нашла сторонников, акции газеты разошлись, в редакционную коллегию была избрана группа участников русской революции. Каждый из них нашел здесь свое место, хотя они и не обладали столь острым фельетонным даром, как уральский подпольщик, печатавшийся под псевдонимом «Джан Эллерт».
— Признайтесь, что вы и есть Марк Твен, — смеялась редакция.
— Ошибаетесь, — серьезно отвечал уралец. — Я бывший батрак, грузчик, кузнец, артист и матрос.
У Эллерта был нюх на людей, и он привлек в газету Володарского, который сразу полюбился Семену широкими знаниями и точностью своих оценок.
Восков умел ладить с людьми, но с самого начала у него сложились довольно сложные отношения с редактором газеты — известным меньшевиком Дейчем. Семен не раз упрекал себя за то, что при обсуждении этого кандидата снял возражения, уступив доводу: «Новой газете нужно имя». У Дейча, помимо имени, оказалось и много спеси.
— Кого вы ввели в редакцию? — издевательски спрашивал Дейч, не стесняясь присутствием Семена или Андрея, машиниста с Северного Кавказа. — Мастеровых, которые слово «железо» способны написать через «и»?
— Кого мы пригласили в редакторы? — не оставался в долгу Семен. — Человека, готового выбросить рабочую заметку в корзину и поставить на ее место статью для лягушачьей запруды?
— На что вы намекаете? — взрывался Дейч.
— На ваши экономические обозрения, где не остается места для политического, классового воспитания рабочих!
— Рабочий хочет кушать, Восков, а не читать политические трактаты.
— Марксист должен поднимать людей к свету, — яростно возражал Семен, — а не тыкать их носом в миску.
Разъезжая по городам, Семен присылал в газету краткие зарисовки, дополняя их своими размышлениями: «Американскому столяру выплачивают 4–5 долларов, — писал он, — за ту же работу, что эмигранту — 1½ доллара. Итак, нам хотят сказать, что один американский плотник равен четырем русским или четырем итальянским. Поверим ли мы только? Кому выгодно разжигать среди рабочих распрю?»
Приезжал в редакцию, не побывав еще дома, чаще ночью.
Если рукопись попадала к Дейчу и он, презрительно шевеля губами, комментировал: «просто», «приземисто», «в лоб», — Восков спокойно отвечал:
— Подчеркните, что вам не нравится. Я подумаю. Только не учите меня писать вычурно, Дейч. Газета наша рабочая и многие читают ее по складам. Нужно писать так, чтобы рабочий нас понимал.
Но настоящий бой произошел у них вокруг дела матроса Федора Малкова, социалиста и активного участника восстания на броненосце «Потемкин». После подавления восстания Малков бежал, долго скитался по подложному паспорту, снова был схвачен и вторично бежал. В Либаве он перехитрил жандармов, пробрался на «Бирму», а при подходе в Нью-Йоркский порт бросился в море и поплыл к берегу. Американские власти его заточили на Эллис-Айланд, а русское правительство потребовало выдачи Малкова.
— Мы должны выступить! — заявил Восков.
— Это будет выглядеть, как вмешательство в дела Америки, — возразил Дейч.
— Слушайте, Дейч, — угрожающе произнес Восков, — мы для того и создали свою газету, чтобы помогать эмигрантам, помогать революционной России. В лице Малкова — обе эти силы. Я подниму против вас все наши рабочие союзы!
Дейч вынужден был уступить. Газета открыла кампанию в защиту политического беженца.
Семен выступал на митингах по нескольку раз в день — на улицах, в мастерских, в порту, на вечерах русских отделов.
— Федор Малков должен быть на свободе! — заявлял он. — Царизм заслужил, чтобы получить эту оплеуху от международного рабочего движения.
На одном из митингов он встретил Джона Рида.
— Алло, мистер Восков, — приветствовал его Рид. — Скажите для моей газеты, как вы оцениваете действия имиграционных властей, решивших выслать мистера Малкова обратно в Россию?
— Как величайший подарок Николаю Романову и его вешателям, — громко ответил Восков.
Из толпы раздались возгласы «Позор!» «Предательство!».
Лиза однажды сказала мужу:
— О себе уже не говорю, но сына ты не видел две недели.
— Вот погоди, вернемся в Россию, — он вздохнул, — отберем у Ромашки власть и
