выпили.
"Интересная причуда судьбы, не правда ли?" — сказал Валентин, как бы извиняясь. сказал Валентин, как бы извиняясь передо мной. "Понимаешь, я лишился статуса оперативника, меня выгнали в запас".
"Кому пришла в голову такая дикая идея?" — спросил я. спросил я.
"Обстоятельства такие сложные… Я развелся с женой".
"Ну, процедура, конечно, отвратительная", — согласился я. "Но многие наши коллеги прошли через это и продолжают работать".
"Со мной все было гораздо сложнее". Он невесело усмехнулся. "Мне влепили книжку: строгий партийный выговор за неискренность".
"Неискренность? Что за неискренность?"
"Я не сообщил о готовящемся разводе, что было расценено как попытка скрыть предстоящий распад семьи".
"Они что, с ума сошли?" презрительно фыркнул я.
"Меня больше беспокоит другая тенденция в нашей службе, которая в последние годы набирает большие обороты. Я имею в виду торжество вопиющей некомпетентности. Поначалу я думал, что профессионалы сами виноваты в том, что их становится все меньше: они увлекаются, перегорают и уходят со сцены, а дилетанты дёргаются и заполняют вакансии по мере их появления. Но теперь я все больше убеждаюсь, что на самом деле ситуация гораздо сложнее и тревожнее".
Я наполнил наши кружки, и Валентин продолжил.
"Посмотрите на список наказуемых преступлений офицера разведки: развод, пьянство, разврат, хулиганство — все, что угодно, кроме плохой работы. В лучшем случае это рассматривается как мелкий проступок, практически никогда — как проступок, заслуживающий сурового наказания. Почему? Потому что системе нужна стабильность и спокойствие, а профессионал будоражит горшок, нарушая блаженную тишину и покой, внося риск и непредсказуемость. Профессионализм — это свободное творчество, искусство, изначально опасное для системы".
Я кивнул головой, когда он продолжил.
"Позвольте мне поделиться с вами одной историей, которую Анатолий Добрынин, наш бывший посол в Вашингтоне, рассказывал в узком кругу друзей. Однажды, в конце 1970-х годов, он приехал в отпуск домой и, как положено, был вызван в Политбюро на совещание. Он долго рассказывал о тонкостях внешней и внутренней политики США. Когда он закончил, Михаил Суслов, который в то время был человеком номер два в стране после Брежнева, спрашивает его: "Скажите, товарищ Добрынин, какова численность Демократической партии США?". Посол мягко отвечает: "Товарищ Суслов, в отличие от Коммунистической партии Советского Союза, Демократическая партия США не имеет ни постоянных списков членов, ни партийных билетов, ни ежемесячных взносов. Кто голосует за демократов, тот демократ". Суслов бросает на него подозрительный взгляд и задает другой вопрос: "Как давно вы работаете послом в Америке?" "С 1962 года", — отвечает Добрынин. Вы не очень хорошо работали, если за все это время не смогли выяснить, сколько членов в демократической партии", — продолжает Суслов. Добрынина, конечно, парализовало от ужаса, и он мысленно увидел, как уплывает его должность. Но Суслов вдруг смилостивился и сказал: "Хорошо. На этот раз мы вас отправим в Америку. Но в следующий раз, когда вы вернетесь домой, вам лучше иметь точные данные о численности Демократической партии США". "
Давно я так искренне не смеялся — чуть не подавился креветкой.
"Это не так смешно, как может показаться на первый взгляд", — заметил Валентин. "Дело в том, что наши параноидальные руководители привыкли читать и верить только секретным документам. Вот и пришлось Добрынину обратиться за помощью к резиденту Якушкину. Тот согласился. В течение нескольких месяцев в шифрованных телеграммах, поступавших из резидентуры, содержались тонкие намеки на то, что, по данным доверенных лиц, ни один человек в Америке не знает точного числа членов Демократической партии.
"Вот еще пример. Однажды Крючков приехал в Америку, естественно, с официальным визитом. И вот он летит в Сан-Франциско, а рядом с ним в самолете сидит молодая американка. Он разговаривает с ней на разные темы, а по возвращении домой вызывает к себе начальника Североамериканского управления. Интересно, что ваши люди делают в Америке, — говорит он. Я был там всего один раз и все равно не набрал ни одного американца". Он, конечно, имел в виду своего попутчика. Ладно, это явный случай тщеславия дилетанта, я могу это понять. Но проблема в том, что Крючков обещал подарить ей куклу, но, надо сказать, забыл взять ее полное имя или адрес. Все, что он знал, это фамилию девушки и ее родной город — Сан-Франциско. И вот по приказу этого несчастного начальника все наши американские резидентуры в течение нескольких месяцев были заняты поисками девушки, чтобы вручить ей великий подарок рекрутера. Вы не можете себе представить, сколько усилий это потребовало. И, конечно, никакой обычной работы во время поисков не велось".
"Одним словом, мы обслуживаем идиотов", — грустно подытожил я.
"Будем надеяться, что у Горбачева все получится", — уклончиво сказал Валентин. "Он тонкий политик, но ему нужно время, чтобы без лишнего шума избавиться от идиотов. Сейчас самое главное — заменить аппаратчиков настоящими профессионалами. Это должно быть нашей целью".
Я слушал Валентина и думал о судьбе вербовщика в спецслужбе Крючкова. Вербовка — это почти как первая любовь, роковая, трагическая, за которую порой приходится расплачиваться свободой, а то и самой жизнью. Опасность, страх, чувство уникальности связывают агента и его подчиненного настолько сильно, что во многих случаях возникает зависимость друг от друга. Огромное психологическое напряжение требует выхода, и контроль — лучший аналитик для агента, если он, конечно, знает свое дело. Когда срок службы вербовщика заканчивается, во многих случаях агент отказывается сотрудничать с контролером-преемником, становится капризным, неуправляемым. Тогда приходится вступать в дело первоначальному рекрутеру. Он должен быть всегда доступен, всегда в отличной форме, всегда готов взять на себя наработанный контакт.
Пока агент работает, рекрутер теоретически незаменим. Однако на практике незаменимых людей в Советском Союзе не было. Как говорилось в анекдоте: "Советская система могущественна тем, что ей никто не нужен". Тем не менее, у вербовщика была разумная гарантия достойного существования — до тех пор, пока его агент был на работе.
Валентин был вербовщиком, и его увольнение из Североамериканского отдела было зловещим знаком. Мы выпили еще пива, и он рассказал мне историю одной из своих лучших вербовок.
IV.
Однажды дождливым утром поздней осенью 1979 года Валентин пришел в посольство, размышляя, как убить свободное время. Он открыл "Вашингтон Пост" — никаких особых мероприятий на этот день не планировалось. Он уже собирался отбросить газету в сторону, когда его внимание привлекло небольшое объявление: Комитет солидарности с народом Сальвадора объявил, что несколько его членов проведут
