class="p1">Дрофа в третий раз подняла испуганно крылья и бросилась в сторону Темучина.
Сына Оелун обожгла радость удачи.
Не скрываясь, он поднялся в полный рост, вскинул лук и пустил стрелу.
Стрела блеснула в солнечных лучах, слух поразил тугой, звенящий звук — ти-и-ю, — и дрофа рухнула в заросли полыни.
— Ой-е-е! — вскричал Темучин, подпрыгнул от возбуждения и кинулся за сражённой птицей.
Дрофа лежала на придавленном ей и почти чёрном в сравнении с пёстрым оперением кусте полыни. На груди птицы алели капли крови. Крылья её были широко раскинуты, и она показалась Темучину огромной, значительно большей, чем на самом деле. Но да это случается со всяким охотником или рыбаком, который, выуживая и краснопёрую, в палец плотвичку, видит на конце лесы леща в ладонь.
Темучин протянул руку и ухватил дрофу за торчавшие из пёстрого оперения сухим хворостом длинные ноги. Однако поднять птицу и почувствовать её вес он не успел.
За спиной сына Оелун раздался голос:
— С удачей, охотник.
Темучин замер.
За спиной кашлянули, и тот же голос сказал:
— Ну, что ж... Поднимайся, поднимайся...
Темучин медленно выпрямился и резко, волчком, повернулся.
В грудь ему смотрела стрела. У неё был блестящий, длинный, хорошо заточенный наконечник для дальнего боя. На коротком расстоянии такая стрела пробивала человека насквозь. Темучин разглядел руку, сжимавшую лук. Это была костистая, крепкая рука, и пальцы её надёжно охватывали древко лука. Глаза Темучина поднялись выше. У стоявшего перед ним была широкая грудь, и из выреза халата выглядывала загорелая, мускулистая шея. Темучин поднял глаза ещё выше и увидел лицо. Первая мысль была: нет, он не знает этого человека. И Темучин обрадовался: случайный человек, случайный... Такой же, как и он, охотник.
Но надежда, едва вспыхнув, погасла.
Темучин вгляделся в глаза и понял — они смеются. А раз так — человек с луком узнал его. Словно подтверждая это, человек сказал:
— Ты догадливый, вижу... Рыжеголовый сын Оелун... Вот обрадуется Таргутай-Кирилтух. Он обещал за тебя белую юрту и десяток кобылиц. — Человек коротко засмеялся. — Охотился я за дрофой, а какого зверя подловил. А?
Он засмеялся в другой раз.
«Броситься вперёд, — мелькнула мысль у Темучина, — ударить головой в живот, а там будет видно. Нет, не успеть. Он пустит стрелу. Но всё же...»
Темучин увидел: из-за холма появились два всадника.
12
Саврасый лежал, приникнув к земле, как приказал хозяин. Однако уши его — высокие, сторожкие — двигались, разворачиваясь раковинами к объявлявшимся звукам. Он видел, как Темучин поднял лук, наложил стрелу и, застыв в ожидании, какое-то время сидел за кустами полыни. Видел, как, не дождавшись ничего, хозяин приподнялся, но вновь пригнулся и опять безуспешно ждал с настороженным лицом.
Прошли минуты.
Рука хозяина легла на шею Саврасого, и в её движении он прочёл твёрдое: «Лежать».
Хозяин приподнялся и пошёл, скрадываясь, к вершине холма, исчез из поля зрения. Жеребец задрал голову, не отрываясь от земли, как и было приказано, но хозяина не увидел.
С этого мгновения Саврасый полагался только на слух.
Для Темучина осенняя степь была безмолвна, но для слуха жеребца в ней были голоса. В лёгком пении трав, отвечавших на движение утреннего воздуха, он различил поступь тяжёлой птицы и уловил её беспокойство. Птица шла неровным шагом, приплясывала так, как ежели бы ожидала опасность и с одной и с другой стороны, и, оглядываясь, поворачивалась в одну и другую стороны. Потом он услышал удар крыльев птицы и звук пущенной стрелы. Это была стрела хозяина. Саврасый знал её голос. Раздался радостный вскрик Темучина, гутулы его простучали по глухо отозвавшейся степи, и тут же ещё чьи-то шаги поразили слух Саврасого. Это были незнакомые шаги. Совсем незнакомые. Раздался чужой голос. Уши Саврасого насторожились больше прежнего, он различил в этом голосе враждебное и даже опасное для хозяина. Издалека загремели удары копыт двух лошадей. Кони приближались. Их торопили. Они шли намётом. Но Саврасый разобрал по частившим ударам копыт, что кони плохи в беге. А один из них даже засекался. У него было лопнувшее переднее копыто. Саврасый понял, что легко бы обошёл в скачке обоих. Людские голоса вдруг заторопились, раздались звуки борьбы, и остро и больно ударил по слуху Саврасого вскрик хозяина.
Несмотря на приказ, жеребец больше не мог лежать. Всем существом Саврасый улавливал, что с хозяином происходит недоброе и он должен быть рядом. Жеребец рывком взбросился над землёй и устремился на голос хозяина.
То, что он увидел, его поразило.
Хозяин, всесильный хозяин, был окутан арканом, как, помнил Саврасый, окутывали арканами диких жеребцов в табуне, в котором он пасся до того, как его привели к Темучину.
В Саврасом была жива память, что окутанных арканами жеребцов уводили и они никогда не возвращались. Так, значит, и его хозяина должны были увести в неведомое?
Он бросился к Темучину.
Незнакомые люди, толпившиеся вокруг хозяина, вдруг оставили его и пошли навстречу Саврасому, призывно взмахивая руками: «Подходи-де, подходи...»
Жеребец угадал — подходить нельзя.
Один из людей, резко метнувшись вперёд, хотел было ухватить за поводья, но хозяин, его, Саврасого, хозяин, всегда беспокоился о нём и на этот раз, хотя и был увлечён охотой, не бросил поводья, укладывая жеребца на землю, а завёл за голову, обмотал за луку, и поводья не болтались по сторонам так, чтобы позволить кому-либо схватить их. Жеребец отпрянул в сторону и пошёл по кругу. Кося глазом, он, хотя и на ходу, но разглядел лицо лежащего хозяина.
Лицо было залито кровью, и его почти до неузнаваемости изменяла странная и страшная гримаса.
Саврасый каким-то внутренним чутьём определил, что это беспомощность кричала в хозяине, невозможность вырваться из опутавших его вервей, и жеребец трубно заржал, призывая Темучина вырваться, высвободиться, подняться на ноги и разорвать кольцо из чужих людей, ставших между ними.
Но хозяин в ответ на его голос только выгнулся дугой и, видимо не умея освободиться, вновь вытянулся обессиленно.
Один из незнакомых людей сел в седло своего коня и погнался за Саврасым.
Но это было напрасно.
Жеребец, прибавив шаг, легко ушёл от него.
Тогда другой сел на коня, и теперь вдвоём они пытались настигнуть Саврасого и завладеть его поводьями.
Но и это было напрасно.
Кони их были слишком слабы и, вероятно, сами чувствовали, что скачки это пустое, но люди не понимали этого и всячески — и задками гутул, и плетьми, и криками — понуждали коней к преследованию Саврасого.
