— Почему бы не нанять кого-нибудь стирать вместо вас, пока вы заняты растениями?
— Прачечная — мое дело, и меня интересует в нем каждая мелочь. У тебя никогда не будет успешного бизнеса, если им управляют другие. Они просто не будут так заботиться о нем, как хозяин. Да и чего ради? Ведь владелец забирает львиную долю выручки. Вот видишь, я знал, что стоит немного постоять здесь и обсудить наши взгляды. — И он еще раз погладил львиную голову.
Мы поднялись по мраморным ступенькам к тяжелой, цвета сливочной карамели деревянной двери, которая выглядела очень красиво на фоне розового. Когда мы добрались до самого верха, дверь открылась, словно знала, что мы идем. В проеме стояла крошечная женщина в черном шелковом кимоно. У нее была превосходная фигура, и каждый ее изгиб был подчеркнут цветком. На каждой груди по розе, а в глубоких впадинках на талии с каждой стороны маргаритки. Она выглядела как миниатюрная манекенщица знаменитой японской фирмы Йоши Ямамото, только немного постаревшая.
— Моя жена. — Армандо указал на крошечную женщину. — Сонали.
— Лила. — Я протянула руку.
— Входите, входите, — произнесла она, впрочем, не протягивая мне в ответ своей руки.
Мы перешагнули через порог, и тяжелая деревянная дверь захлопнулась за нами. Вслед за Армандо и Сонали я поднялась по лестнице, покрытой выцветшим голубым с розами ковром, на второй этаж.
Сонали оказалась странной женщиной не только потому, что была женой Армандо. Во-первых, ростом она была не больше пяти футов, а может, и меньше. Весила фунтов девяносто, а возможно, и меньше. Черты лица у нее были тонкие, кожа смуглая. На первый взгляд она казалась мягкой, спокойной. Но в то же самое время в ней чувствовалось что-то стальное, несгибаемо жесткое. Какой-то внутренний стержень. Что-то неуловимое и недоступное.
Возможно, такое впечатление подчеркивали ее волосы. Угольно-черные, туго стянутые в пучок, а через всю голову, словно деля ее на две половины, протянулась седая прядь, напоминающая молнию на ночном небе.
А может, дело было в глазах — темных, проницательных, колючих, необычных для мягкого застенчивого человека. Они как будто принадлежали кому-то другому.
В целом она выглядела как женщина достаточно уверенная в себе и не интересующаяся тем, что о ней думают другие.
— Ты закончила поедать мою жену глазами? Прекрати, это бесполезно, ты все равно никогда ее не поймешь.
— Я вовсе не ела ее глазами
— Это хорошо, потому что я как раз хотел с ней поздороваться.
— Ну так здоровайтесь.
— Лила дает мне разрешение поприветствовать тебя, — обратился Армандо к своей жене.
— Хорошо, — сказала Сонали.
Армандо прижал ее крошечное тело к своему огромному, при этом ее макушка утонула в его животе. Он ее прижимал и прижимал, пока я не почувствовала себя совсем неловко. Он обнимал жену как человек, только что вышедший из тюрьмы, словно не видел ее годы. Он прошептал мне, глядя на меня поверх ее головы, что, понятное дело, было для него очень просто:
— Я ее каждый день так обнимаю. Зачем ждать, пока соскучусь.
Чтобы не видеть этих неприличных объятии, я отвернулась и стала разглядывать дом. Везде, конечно, растения. Длинные изящные орхидеи свисали с полок над зеркалами. А сами зеркала были установлены над обогревателями, которые, в свою очередь, были закреплены напротив солнечных южных окон.
— Орхидеи моей жены. — Он еще сильнее прижал ее к своему животу.
Наконец Сонали обернулась.
— Маленький совет относительно орхидей. — Она решительно вступила в разговор, словно последние пять минут Армандо вовсе не прижимал ее к животу на виду у незнакомки. — Если помещать их над зеркалами напротив окон, отражение добавляет света к естественному солнечному. Тогда большую часть дня они окружены светом со всех сторон и даже снизу. В таких условиях они растут как сумасшедшие. Это заставляет их чувствовать себя свободными и жутко сексуальными.
— Как давно вы занимаетесь орхидеями?
— О, некоторые из них с нами уже лет двадцать или даже дольше. Не помню точно. Им здесь нравится, да и нам тоже. Это их дом в такой же степени, как и наш, а может, даже больше. Мы удовлетворяем их потребность в тепле и свете, а они — наше стремление к красоте. Вот так и радуем друг друга.
Она опять повернулась к Армандо и обняла его, меня это встревожило: я подумала, что больше уже никогда не увижу ее лица.
— Никогда не думала о красоте как о насущной потребности. — Я произнесла это как можно громче, надеясь их разъединить.
— Ну да, — невнятно промычала она ему в живот: одежда заглушала голос. — Поэтому-то мир так нуждается в художниках и растениях. Красота так же важна, как сон, еда или секс.
— Особенно секс, — вставил Армандо.
— Растения не могут передвигаться, но могут привлечь нас своей красотой и заставить ухаживать за ними, как дети используют свою беззащитность, чтобы получить то, что хотят.
— Нет ничего важнее секса. — Армандо опять ее обнял.
— Прекрати, Эрнесто.
— Эрнесто?
— Это не его имя, но я иногда его так называю, когда он лжет. И это держит его в разумных границах.
— Сонали и сама как растение. Смотри, как она одевается.
Я посмотрела на ее длинное черное кимоно, которое, на мой взгляд, никоим образом не напоминало растение.
— Подумай о розе флорибунде, которую я тебе дал. Каждый лепесток привлекает внимание к половым органам, которые при этом тщательно скрыты. Заметь, как одежда Сонали одновременно и привлекает взгляд к половым органам, и скрывает их.
Мне совсем не хотелось думать о половых органах Сонали.
— Совсем так же, как лепестки дразнят пчел, одежда дразнит взгляд. Если следовать примеру растений, никогда не ошибешься. — Его глаза следили за Соната.
— Не слушайте его. Он просто влюблен.
— И она знает, как поддерживать во мне эту влюбленность.
— Сколько лет вы вместе?
— С детства. Впрочем, мы и сейчас дети.
Они разом захихикали, как два маленьких ребенка. Или два маленьких заговорщика.
— Ну, теперь пошли, — сказала Сонали. — Я официально представлю вас моим орхидеям.
Мы подошли к окну.
— Они все из джунглей?
— Вы имеете в виду, не купила ли я их у продавца орхидей, который истребляет джунгли ради сумасшедших коллекционеров, как в триллере «Вор орхидей»?
— Ну. Что-то в этом роде.
— Вам нравится наблюдать за красавицей черной пантерой, которая мечется в клетке?
— Нет.
— Или танцующим медведем в наморднике?
