ловит воздух, не веря ни одному слову. Но мне его одобрение и не нужно.
— Как раз за Вашей спиной. — Вся троица оборачивается, только сейчас заметив цветочки. — Сейчас Света отмоет руки и расскажет, как пыталась спасти мою рубашку.
Ненароком провожу по груди, сам замечая алые и бордовые крапинки, подтверждающие наглую ложь.
— В темноте? — Усмехается Артур.
Глаза их мамы снова заволокло волнением.
— Почему бы и нет? В чем разница между светом и тьмой, верно? Лишь в том, что свет так легко поглотить.
Закатывает глаза, распрямляя рукава, утаскивает Нинель за собой. Их мама, кажется, пытается поверить, пряча взгляд от меня и изредка содрогаясь натянуто фальшивой улыбкой.
Поговорили обо мне? Отлично, теперь заслужил приход. Никита ожидаемо копается в торте, а я уже почти осваиваюсь, как вдруг едва вздрагиваю от тепла ладошки на моём ребре.
Чувствую её аромат совсем близко, смакуя желание развернуться и сотворить с этим солнышком что-нибудь очередное, для неё незабываемое.
Только она шепчет едва слышно.
— Прошу ещё раз, не порти ничего.
О как... Решаю не оборачиваться, ответить, смотря на всю, только севшую по своим местам троицу, не считая единственно важного сына. А ему тут неплохо.
— Почему, солнце?
Не пытаюсь загасить ухмылку от реакции каждого на явно услышанное. Букеты продолжают лежать в коридоре, и это уже надоело.
— У тебя замечательная семья, а ты боялась.
Света щипает всё то же место, но разве это того не стоит? Чудесная проверка на вшивость. Выставляю ладонь, останавливая её мать от попытки схватиться за сердце.
— Ладно, шучу.
Артур гневится, но его достоинство выше этого. Выше меня. Всегда было.
Представляюсь, едва коснувшись щеки их матери, хоть та и слишком напыщенно морщится, явно сравнивая мою персону с зятем.
— Простите, если не к месту. Своих только заберу и отчалим. У нас, представляете, шашлыки из морепродуктов... Хотите к нам? Вижу, что нет. Жаль-жаль.
Света наконец садится рядом с Никитой. А я чем хуже? Тесню взором собственного сына, что заранее догадался приготовить хоть что-нибудь и для меня.
— Артём Игнатьевич... — Нинель пытается улыбнуться.
Брат наконец встаёт, показывая собственную серьезность (будто кто в ней сомневался), а я ещё ничего и не сказал особо.
— Погоди, торт хоть попробую. Свет, как тебе, вкусный?
— Тём, пожалуйста...
Её мама пожирает меня взглядом, слишком открыто начиная ненавидеть.
— Вы простите, что потревожил. У Вас замечательная дочь, — Исправляюсь. — обе. И зять, наверное, тоже, да?
Оборачиваюсь к брату.
— Этот тоже ничего, поверьте.
Женщина неплохо держится.
— Да верю-верю. А всё же... Какие у Вас отношения с моей Светочкой?
Улыбнулся, пробуя первый кусок.
— Самые теплые. Не бойтесь, не обижу её. А торт ничего, — Обернулся к пай-девочке. — сладкий...
Света вспылила, отбросив ложку.
— Тём...
— Я сам. — Доносится из-за спины.
— Серьезно? Любовь так меняет характер?
Снова перевожу взгляд на светленькое каре.
— Вы его окучивайте получше, он о-о-очень перспективный. А из семьи какой интеллигентной, да и вообще мужчина с мозгами. Это нынче редкость, поверьте.
Нинель рядом оттягивает назад ненаглядного. Артур плюёт "Шут" и садится обратно, утопая пальцами в собственной гриве.
— Я тоже скучал эти 5 лет, Артурчик, потом поговорим... Никит, ты наелся?
Сын кивнул, отстраняясь от стола.
— Свет, мы ждём в машине, сильно не задерживайся.
Я знаю, что он сейчас злится и не понимает, почему его папа такой. Громко хлопнул дверью, громко щёлкнул ремнем, нахмурился, отвёл взгляд и вообще пыхтит маленьким паровозиком.
— Никит, злишься?
Исподлобья вполне заслуженно:
— Нет.
— Кто врать научил? Света? Отчитать её? Поговорить с ней?
Вот... Вспылив, треснул ладошкой по подголовнику моего сиденья. Я считываю его эмоции в зеркало и сам этому улыбаюсь.
Так... Когда не доволен, когда злится, он неосознанно становится ближе. Ближе, чем позволяет его накинутый "панцирь".
И этот концерт стоил одного единственного недовольства — жеста собственного ребенка.
— Я тебя очень люблю.
Замирает, отдернув руку.
— И если ты что-то испытываешь, злость, обиду, привязанность — это хорошо.
— Пап...
Мой мальчик начинает узнавать слишком многое, и от этого становится люто страшно. Мне хочется до глупости взять его и никуда, ни за что... Но так нельзя.
Нельзя, потому что люблю.
Нельзя, потому что есть результат.
Нельзя, потому что не игрушка, которую можно оградить от всего. И, да, я не могу быть с ним вечно.
Хоть единственная причина, заставляющая вздрагивать ночами, — эти вот детские глазки, что сейчас, кажется, слишком сердиты.
— Что не так, Никитос?
— Пап, ну, что ты как маленький! Если Света тебе нравится, зачем ты так при её-то маме?
— Может, это тебе она нравится, мальчик мой?
— Ну, пап... Они же обидятся!
— В этом и суть. Ладно, идёт уже, не вступайся, даже если поколотит.
Сын прячет смешинку, сам зная, что не пересилит себя. А жаль. Очень жаль, я старался.
Садится рядом с сыном, развязывая узел наушников и... Ого, они уже на той стадии? Уже есть любимые треки? Никита позволил быть рядом? Быстрее, чем ожидал.
Светик терпит до моего дома, молчит изо всех сил, все перекрёстки игнорирует мои невинные вопросы, отвечая только Никите, но не противится ехать ко мне.
Даже умудряется протерпеть почти час, разговаривая ни о чём с Ниной, смотря Никитин мультик в зале, будто и правда так любопытно.
И только, когда сын убегает за наушниками в единственную розовую комнату этого дома следом за её хозяйкой, Света встаёт и идёт в мою сторону.
— Объясняйся, Рашевский.
Ей явно трудно говорить, и если скажет ещё хоть что-то или просто опустит сцепленные ниже груди руки, вся лавина меня точно задавит. А так умело притворялась ледышкой.
Мне нравится, как мы сейчас смотрим друг на друга.
Я удобнее откидываюсь в кресле, прикусывая губу в томлении, наигранно потягиваюсь, позволяя рубашке с тем самым пятном сильнее натянуть нити, следом вцепляюсь в подлокотники, тут же обхватывая ногами её коленки, от чего она почти падает вниз — почти прямо ко мне, но каким-то чудом умудряется удержаться. Почти.
Жаль.
Мне хочется чувствовать её у себя, ощутить вживую тот момент, когда уже признает очевидное.
А вместо этой очередной лёгкой эротики она просто стоит и негодует из-за какой-то ерунды. Ну, нечестно же.
— Я жду.
Я тоже, и между прочим не меньше.
— Хочешь ко мне на колени?
