Некрас дергался, собирал короб свой, разбирал и наново укладывал. Потом и вовсе пошел ночевать на насаду. Мать ругалась, увещевала, мол, зябко еще на воде, простынешь. А Некрас слушать не стал, все думалось, так быстрее утро настанет.
Простилась ватага Некрасова по обряду: требы положили, родным поклонились и пошли ходко. После льдов течение в Мологе скорое, вода высокая. До Журок добрались одним днем и сами подивились. Не инако ворожит кто.
К концу третьего дня пришли к Лугани. Товар по мене передали, загрузили новым и разошлась ватага на постой: в баньку сходить, бражки хлебнуть, а если свезет, то и найти сговорчивую красавицу.
Некрас по уряду собрался в дом невесты, а она сама притекла, поджидала у сходней. Улыбнулась ярко, незлобно и под руку взяла.
— Здрав будь, любый. Что ж так долго? И ведь ни весточки, ни знака. Решетовские-то обозом приходили посуху, что ж с ними не передал слов ласковых? — прижималась, ластилась Цветава.
— Прости, красавица, дел невпроворот. Сама знаешь для кого стараюсь, деньгу делаю, — говорил и сам себе верил, думал ясно и заполошных мыслей не чуял.
— Вечером придешь ли? — сверкнул глаз синий, игреливый.
— Приду, Цветавушка. Токмо прежде с отцом твоим свижусь, инако неурядно, — поцеловал легко вишневые губы, и подтолкнул, мол, иди, потом буду.
Собрал короб свой, отправился к старому Новиковскому домку, а по сторонам старался не глядеть и мысли о косе светлого меду из головы выдавливал.
С Местькой посидел в баньке, тот ждал, когда на насаду его возьмут, товар стерег. Пока Боровой болтал, Некрас злился, а чего злился и сам не знал.
В дом Новика явился нарядным и с богатыми подарками. Никого не забыл! Цветава вилась рядом, все радовалась новому дорогому очелью, навесям* звонким. А вод вечер потянула Некраса в дальний край подворья, целоваться и ласкаться.
Некрас удоволил, но без сердца, словно деревяшку миловал. Понял, что Цветава не чует, глаза застили подарки дорогие и желанные. Уговорил ее и сбежал.
Сел в домке своем на лавку и уперся взглядом в стену, словно бревна считал. Как солнце позднее заклонилось к Мологу, подскочил и ринулся вон с подворья. У калитки одумался, и вернулся. Все старался не думать о Нельге, не бежать к ней сломя голову.
Посидел на лавке, не вынес и уж твердой походкой отправился снова на Новиковское подворье. Знал, поди, что при невесте не станет вытворять нелепое.
Цветава выскочила на крыльцо, слетела со ступеней и остановилась подле Квита.
— Некрасушка, что ты? Забыл чего? Или соскучился за мной? — радовалась, глазами сияла, улыбкой манила.
— Соскучился. Пройдемся, Цветава. Одному муторно. Вечер-то нарядный, дома сидеть — радости весенней себя лишать, — говорил об отрадном, а сам снуло глядел на темнеющее небо, на дымку зеленую листвяную, что стала приметнее за день. — Токмо охабень* накинь. Чай не лето еще.
Пока Цветаву носило за одежкой, Неркас оправил на плечах свою, богато расшитую. Смотрел на холопов, что толклись на краю подворья, волдохали тяжелые кожи.
— Идем нето, — нарядная Цветава взяла Некраса за руку и потянула за ворота, туда, откуда слышался тихий вечерний людской гомон, посвист птах и запах свежей листвы.
От автора:
Навеси — височные кольца — это женские украшения, которые вплетались в волосы у висков.
Охабень — (о́хобень, о́хобен, от охабить, то есть охватить) — старинная русская верхняя мужская и женская одежда из сукна домашней выработки.
Глава 14
— Званушка, что скажешь мне? Я уж измучилась, — тихо шептала Нельга подруге, сидя в телеге, что везла их с дальней Сокуровской заимки.
Правил Богша, вез тихо без спешки. Мало когда можно вот так проехаться, полюбоваться на тихую блёсткую Свирку, на небо голубое предзакатное. Порадоваться красоте яви, вдохнуть свежесть весеннюю.
— Ты еще раз обскажи, — шептала на ухо Звана. — Значить ты его челомкнула жарко, прижалась, а он тебя на колени-то взметнул, полез под запону и вроде как вздрогнул, да? А потом чего?
— Чего, чего… Задышал часто и головой мне на грудь упал. А потом вроде как рассердился, по волосам меня погладил и утёк. Едва не бежал. И потом так же, и в другой раз опять, — жаловалась Нельга, грустно глядя в ясные глаза подружайки. — Что я не так делаю-то, а? Обижаю?
Звана задумалась, теребила в пальцах край подпояски.
— Себя не виновать, Нелюшка. То не твоя беда, а Тишина, — обняла Нельгу, и зашептала в ухо, чтобы Богша не услыхал. — Ты хучь и девка еще, но знать уж должна. Бывают такие парни…ну…себя не держат, разумеешь? Вот как девку пощупал так и отдал семя.
Нельга ресницами захлопала, покачала головой, мол, не пойму о чем ты.
— Тьфу! Вот мука мученическая с тобой. Я сама-то таких скорых не встречала, а вот сноха моя та вроде знает. Я дуркой прикинусь и выпытаю, а потом ужо и тебе обскажу. Не печалься раньше времени. Придумаем нето, как Тишку твоего … усмирить, — высказала, подумала и захохотала. — Ой, умора!
— Звана! Перестань сей миг! Люб он мне, а ты так о нем… — Нельга от подруги отвернулась, нахохлилась, вроде как по сторонам смотрела.
— Ну, будя… Будя серчать, — толкнула локтем в бок. — Глянь, Нельга, красота-то какая! Аж петь охота. Богша, а ты петь-то умеешь?
— Ась? Петь-то? Не-е-е-е. Вона Нельга поет. Уж дюже сладко про пташечку завывает, — Богша посмотрел на девушек через плечо. — Спела бы, душа просит.
— А и спою! — Нельга блеснула яркими глазами, улыбнулась Богше и запела.
Во зелёном во саду пташечка пропела.
Есть у пташки той гнездо, есть у ней и дети.
Есть у пташки той гнездо, есть у ней и дети.
А у меня, у сироты, нет никого на свете.
А у меня, у сироты, нет никого на свете.
Ночь качала я детей, день коров доила
Ночь качала я детей, день коров доила.
Подоивши ж я коров, в хоровод ходила.
В хороводе ж я была весело гуляла.
Ой, хорошим ж я хороша, да дурно одета.
Ой, хорошим ж я хороша, да дурно одета.
Никто замуж не берёт, ой, меня за это*.
— Ох, и хорошо! — Званка хохотала-заливалась. — Чегой-то плохо одета? Глянь, рубаха-то, запона-то! Нелюшка, а хороша банька на заимке так бы и парилась, красоты себе добавляла. Богша, а Богша, глянь, я похорошела?
— Тьфу, дурёха, — хохотнул мужик. — Две косы на головушке, а все как девка! Прикройтесь, курёхи, чай не лето. После бани кто ж рассупонившись бегается? Вон зипунок мой накиньте. Поляжете в огневице, носись потом с вами.
— Чегой-то зипунок, а? Можа сам обогреешь? Ты мужик видный, хучь и смурной. Богша, а Богша, однова предлагаю, потом отлуп дам! — Званка подзуживала, шутейничала, а Богша ей в ответ.
